Луи Клод де СЕН-МАРТЕН — О заблуждениях и истине, или воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания

И так смело припишем распутству Предков народных все сии телесные знаки, которые суть явные показатели первородного осквернения; отнесем к тому же источнику и загрубелость, в которой целые Народы так заматерели, что потеряли все чувствование стыдливости и срама, и что не токмо прелюбодейство не почитается у них запрещенным, но даже столь мало срамляются они наготы тела, что между некоторыми из них дело Зарождения телесного учинилося всенародным и к религии принадлежащим обрядом. Основывающие на сих примечаниях свое заключение, что будто чувствование стыда не есть природное людям, не приметили того, что примеры их взяты от Народов уродливых; не усмотрел ионии, что чем менее в котором народе видно знаков стыдливости и целомудрия, тем более он предан чувственному житию, и тем менее знает наслаждаться и действовать своими разумными способностями, так что почти не разнствует от скотов, разве некоторыми остатками Законов, дошедших до него преданием, которые наблюдает только по навыку и подражанию.
Когда же Примечатели напротив того вздумали взять свои примеры от благоучрежденных обществ, в которых уважение брачного союза и стыдливость суть почти плоды воспитания, то еще обманулись в своих рассуждениях: ибо сии общества не научают человека правам истинной природы его, а дополняют сей недостаток наставлениями и чувствованиями подделанными, которые по времени, месту и образу жизни изменяются; почему, ежели у сих благоучрежденных обществ отнять принятую наружность благопристойности, или привязанность, больше, или меньше твердую к правилам воспитания, то и в них может быть найдется в самой вещи не более стыдливости, как и в самых грубых Народах: однако сим никогда ничего не докажется противу истинного Закона человека; понеже в обоих примерах упоминаемые народы равно от оного удалились, одни по недостатку научения, а другие по развратности, так что ни тот, ни другой не находится в своем естественном состоянии.

Des deux lois naturelles — О двух естественных законах

И так, для разрешения сей трудности надлежало бы обратить взор к сему естественному состоянию человека; тогда видно было бы, что образ тела, будучи весьма несходствен с разумным человеком, представляет ему весьма уничитежительное зрелище; и что если бы человек знал Начало сего образа, не мог бы взирать на него без стыда, хотя однако не все члены тела, из которых каждый имеет свою цель и свое употребление, удобны вселить в него одинакий ужас. Видимо было бы тогда, говорю, что сей человек при едином помышлении о прелюбодействе вострепетал бы; потому что сим возбудилось бы страшное и горестное воспоминание о том первом прелюбодеянии, от которого проистекли все его несчастия. Но как примечателям рассматривать человека в его Начале? Они не знают, какое приписать ему: какую же доверенность можем иметь к их мнениям?
И так не забудем никогда, что все безобразия и все пороки, которые видим у разных Народов как в теле, так и в мыслящем существе их, происходят от того, что предки их не следовали своему естественному Закону, или что сами оные народы удалились от оного; да не возомнят материалисты, услав, что я говорю здесь о естественном Законе человека, будто я согласен с ними: согласен я с ними в том, чтоб он следовал своему естественному Закону; но мы разнствуем в том, что они хотят, чтоб он следовал естественному Закону скота; а я хочу, чтоб он следовал тому, который отличает его от скота, то есть тому, который освещает и подкрепляет все стопы его; словом, тому Закону, который проистекает от света самой Истины.

Des deux adultères — О двух нарушениях

Не забудем, повторяю, что второе преступление человека, или телесное прелюбодеяние, ведет свое начало от первого прелюбодеяния, или от прелюбодеяния воли, коею он в деле своем последовал поврежденному Закону, вместо того Закона чистого, который на него возложен был. Ибо, когда человек может ныне соделать прелюбодеяние с женою, тем паче может еще, как и в начале, учинить оное без жены, то есть прелюбодеяние умственное; потому что воля человеческая, после первой Причины временной, сильнее всего во времени, и потому что она и тогда, когда нечиста и беззаконна, имеет могущества подобно Началу, учинившемуся злым.
Пусть же всяк рассмотрит после сего, должно ли человеку, который находит себя виновником всех вышеупомянутых устройств, быть когда в благополучии и тишине; и может ли он утаить сам от себя, что он обязан Правосудию вящею еще даянию, нежели несчастное его потомство?
Те, которые мнят все сие зло исправить, поставляя ни во что следствия своих беззаконий, никак не могут чистосердечно утверждать сие развратное мнение; напротив, нельзя им сомневаться, что чрез сие обращают они всю казнь на себя, когда могло бы оную разделять с ними потомство их. Сверх того они тем распространяют меру сей казни; понеже чрез сие беззаконное дейние, соединенное притом с телесным и умственным прелюбодеянием, из всех Законов, составляющих сущность человека, ни один не останется ненарушенным.
Не могу я, не нарушая скромности, говорить о сем более; глубокие Истины не всякому зрению сходны: но хотя и не объявляю людям первой Причины всех Законов Премудрости, тем не менее они обязаны исполнить их, понеже они чувственные; а человек все чувственное может познавать. Сверх сего, хотя Рождение и приемлется между людьми за таинство, но тем не менее истинно то, что в человеке есть Закон и порядок оного, неизвестный скоты, и что права, соединенные с оным, суть наилучшие свидетели великости его, равно как и суть источник осуждения его и бедствия.

De l’administration criminelle — О преступном правлении

Оставим читателей наших размышлять о сем, и приступим ко второй части Правоправления гражданского, то есть, которая бдит над внешнею и внутреннею безопасностию государства.
Мы видели уже, что сия вторая часть имеет два рода дел, и потому два же рода и Законов: первые, касающиеся до внешней безопасности, составляют Законы войны и политические права народов. НО как показал я, что самое основание жития народов и привычка их почитать друг друга врагами, суть лживы; то не мог уя положиться и на Законы их, которые они на сей конец себе составили.
Легко со мною согласится, кто рассмотрит непрестанные сомнительства, в которых блуждают Политики, желающие обрести между человеческими вещами твердое основание своим Установлениям. Поелику не ведают они иного начала Правлений, кроме силы, или условия; поелику к тому только и стремятся, чтобы обойтись без единственной их подпоры; поелику желают они отверсть, а упрямо однако отметают употребление единственного ключа, который может доставить им желаемое: то изыскания их и остаются совершенно бесплодны. И сего ради не распространюсь о сем далее того, как что сказано уже мною.

Du droit de punir — О праве наказания

И так на Законы второго роду, или на те, которые занимаются внутреннею безопасностию государства, обращаю мои примечания, то есть на часть Правоправления, относящуюся ко Благочинию и к уголовным Законам. Оба отделения с соединяю во едино; потому что, не смотря на различность их видов, оба они имеют целию удержание благоустройства и наказание законопреступлений; почему как то, так и другое одинаковое имеют происхождение, и равно проистекают от права наказания.
Но в рассматривании сем расположение мое будет то же, какое было и во всем сочинении: везде я буду искать, сходны ли вещи с их Началом, дабы всяк из того выводил следствия, и научался бы паче сам собою, нежели бы следовал моим рассуждениям.
И так, во-первых, рассмотрю, в чьих руках преимущественно долженствует быть право наказания; и потом, Как обладающий сим правом законным образом употреблять его должен; ибо без всех сих объяснений принимать в руку меч была бы наглость; потому что мог бы он пасть на неповинного, Равно как и на виноватого: да хотя бы и не было опасения со стороны сего недобства, и хотя бы возможно то было, чтоб удары его отяготели токмо на преступников; то всегда бы оставалось то в неизвестности, имеет ли он право делать таковые удары.
Когда есть Начало высшее, единственное и всегда и везде благое, как то я всеми силами и старался доселе доказывать; когда есть Начало злое, которого бытие также я доказал, которое силится непрестанно противляться действию доброго Начала: то сие уже как бы неизбежно, чтобы в сем умственном отделении вещей не быть преступлениям.
А как Правосудие есть существенная принадлежность сего доброго Начала, то преступления не могут ни единый минуты сносить присутствия его, и наказание следует за ними столь же скоро, как и непременно; что и доказывает совершенную необходимость наказания в сем добром Начале.
Человек в первобытном своем происхождении физически испытал сию Истину, и был торжественно облачен властию наказывать; в чем и состояло его подобие с Началом его: и по силе сего же подобия Правосудие его было верно и безошибочно; права его были существенны и ясно видимы, и никогда бы не изменились, если бы захотел он соблюдать их: тогда-то, говорю, имел он воистину право на жизнь и смерть злодеев Области его.
Но вспомним, что власть сию мог он простирать не на подобных себе, ради того, что в Стране, тогда им обитаемой, нельзя было быть Подданным между подобными существами.

Du droit de vie et de mort — О праве жизни и смерти

Когда же, совлеченный сего славного состояния, повержен был в состояние натуры, от которого произошло состояние общежительства, и скоро потом и состояние повреждения; тогда стал он быть в новом союзе вещей, где угрожали ему, и он должен был наказывать новые преступления. Но как и в теперешнем состоянии никакой человек не может праведно присвоить власть над подобными себе, когда собственными силами не возвратил себе потерянных способностей: так равным образом, какая бы ни была сия власть, не может она открыть ему в нем самом права наказывать телесно подобных ему; ибо сего права живота и смерти телесной не имел он над Подданными, покоренными Владычеству его и во время славы своей.
Ежели бы сие могло быть, то надлежало бы падением его расшириться державе его, а ему приобресть новых Подданных. Но не токмо не умножил он числа их, напротив видим, что потерял власть свою и над древними; видим также, что сей единый вид превосходства над подобными себе может он приобрести, что может возвращать на путь, когда они заблуждают удерживать, когда вдаются беззаконию, или паче поддерживать их, приближая их своим примером и добродетелями к тому состоянию, которым они более не наслаждаются; но не может сам собою принять над ними господствования, которое природа их отвергает.

Source du droit de punir — Источник права наказания

И так тщетно было бы искать ныне в нем принадлежностей Законодателя и Судии. Однако по Законам Истины ничто не должно оставаться без наказания, и сие уже неизбежно, чтобы Правосудие везде разливалось с наиточнейшею строгостию как в чувственном, так и в умственном состоянии. Когда же человек падением своим не только не приобрел новых прав, но и те, которые имел, утратил: то неотменно надлежит искать инде тех прав, которые нужны для поведения его в общежительном состоянии, к коему он ныне привязан.
Но где лучше можем их обрести, как не в сей самой Причине временной и физической, которая заступила место человека по повелению первого Начала? Не она ли в самом деле вступила в тот сан, которого лишился человек своею виною? Не ее ли звание и дело есть не допускать врага оставаться владыкою той Державы, из которой изгнан человек? Словом, не она ли поставлена во светило человеку, да освещает все стопы его?
И так чрез нее единую долженствует ныне производиться и то дело, которое древле имел человек, и то, которое сам на себя возложил, когда пришел населять место, не для него созданное.
Вот что единственно может объяснить и оправдать все течение человеческих уголовных Законов. От общежительства, в котором он по необходимости живет, и к которому он определен, рождаются беззакония; не имеет он в себе ни права, ни силы истреблять оные; и так надлежит необходимо вместо его другой какой причине исправлять сие, ибо права Правосудия непреложны.
Однако, как сия Причина есть выше чувственных вещей, хотя ими правит и начальствует над ними; а наказания человека в обществе должны быть чувственные, каковы суть и самые беззакония: то потребны ей средства чувственные же для возвещения ее приговоров, равно как и для исполнения судов ее.
К сему делу употребляет она глас человека, когда однако учинится он того достойным; ему поручает она возвещать Правду подобным ему, и принуждать их хранить оную. И так не токмо человек по сущности его не есть Владетель меча, мстителя беззаконий; но самое звание его показывает, что сие право наказания находится в иной деснице, коея должен он быть токмо орудием.
Здесь видно, сколь великие преимущества приобрел бы Судия, который бы удостоился быть воистину органом сей Причины разумной, Временной, всеобщей; в ней нашел бы он неложный свет, при помощи которого различал бы неошибочно невинного с виноватым, а чрез то мог бы избыть несправедливостей; надежен был бы его размер наказания с преступлениями, и не падал бы сам он в преступление, стараясь истреблять оное в других людях.
Сие бесценное преимущество хотя и не известно людям вообще, не представляет однако в себе ничего странного, или превосходного пред всеми прочими преимуществами, которых удобопричастным быть человека доселе я показывал; все они происходят от способностей сей Причины действующей и разумной, определенной установить порядок во вселенной между всеми Существами двух натур; и ежели человек посредством ее может удостовериться в необходимости и истине своей Религии и богопочитания; ежели может приобрести неоспоримые права, возвещающие его и законно поставляющие выше подобных ему: то, без сомнения, может он надеяться таких же вспоможений и в безошибочном отправлении правосудия гражданского, или уголовного, в обществе, врученном его попечению.
Впрочем все, что я доказывал, изображено и показано в обыкновенном судопроизводстве уголовных дел. Судья не почитается ли как бы забывшим себя, чтоб быть токмо простым делателем и органом Закона? Сей Закон, хотя и человеческий, не есть ли священ для него? Не употребляет ли он всех известных ему средств к тому, чтоб поведение и Приговоры его были беспорочны и чисты, и чтоб, елико Закон позволяет, соразмерять наказание с преступлением; или лучше сказать, не Закон ли самый чаще бывает мерилом оного: и когда Судия соблюдает его, не уверяет ли себя тогда, что он поступил по Правосудию?

Des témoins — О свидетелях

И так сам человек уверил бы нас в точном существовании сего Начала, когда бы мы и не имели другого твердейшего о сем удостоверения.
Но притом еще явственнее видим, что Правосудие уголовное, употребляемое между Народами, в самой вещи есть образ Правосудия, принадлежащего тому Началу, о котором говорим; и что когда оно не на сем Начале утверждается, тогда шествует во мраке равно со всеми прочими установлениями человеческими; от чего последует цепь ужасных несправедливостей и точных смертоубийств.
В самом деле сия обязанность, возлагаемая на Судию, забыть себя самого и собственное свидетельство, а слушать только гласа свидетелей, возвещает поистине, что существуют свидетели, которые не лгут, и что по их-то свидетельствам должен он учреждать свой суд. Но как сии свидетели также должны быть таковы, чтобы нельзя было их подкупить; то очевидно уже, что Закон неправедно ищет их между людьми, которых невежества и неправды не может не опасаться; потому что в сем случае явно подвергает опасности принять ложь за довод, и сделаться совсем виноватым; ибо Судия ради надежного и правдивого токмо свидетеля должен забыть себя и преобразиться в простое орудие; понеже наконец закон лживый, на котором чаял он утвердиться, никогда не снимет на себя заблуждений его и преступлений.

Du pouvoir humain — О власти человеческой

Чего ради и сам Судия важнейшею себе должностию поставляет стараться разыскивать правду в Свидетельстве: но как же может иметь в том успех без помощи сего света, которого ему, яко человеку, назначаю быть единственным предводителем и неразлучным спутником?
И так не будет ли то великой недостаток в уголовных Законах, когда не сей светильник предводительствует ими; и сей недостаток не приводит ли Судию к величайшим злоупотреблениям? Но рассмотрим те, которые происходят от самой власти, которую Закон человеческий себе присвояет.
Когда человеки сказали, что Закон политический принимает на себя отмщать за частных людей, которым тогда запрещает самим собою чинить взыскание: то без всякого сомнения чрез сие дали ему такие преимущества, которые никогда не могут ему принадлежать, доколе будет он оставлен самому себе.
Согласен я однако в том, что сей Закон политический, который некоторым образом может размерять свои удары, содержит в себе некоторое преимущество в том, что мщение его не всегда будет неограниченное, каковым быть может мщение нераздельных.
Но во-первых, может он обмануться в виноватых, а человек не так легко обманывается в собственном своем противнике.
Во-вторых, ежели сие личное мщение, хотя и позволительное в таком случае, когда бы человек одарен был токмо чувственною природою, есть совсем чуждо разумной его природе; ежели сия разумная природа не токмо никогда не имела права телесно наказывать, но еще и совсем ныне лишена всякой власти и никоим образом не может отправлять Правосудия, доколе не возвратит первобытного своего состояния: то без сомнения тот Закон политический, который не будет предводительствуем иным каким светом, будет делать те же несправедливости, под другим только именем.
Ибо, когда человек вредит мне, чем бы то ни было, он виноват по Законам всякого правосудия: когда я сам собою ударю его, пролью кровь, или убью его, я преступаю равно с ним Законы истинной моей природы и Законы Причины разумной и физической, которая долженствовала быть моею путеводительницею. Когда же Закон политический единый заступит мое место для наказания врага моего, то он заступит место человека, повинного в крови.
Тщетно будет возражение, что каждый гражданин по силе общественного договора подвергнул себя, в случае законопреступления, наказаниям, присуждаемым разными Законами уголовными; ибо ежели люди не могли законно учредить политических Тел на едином своем условии, как то выше доказано; то гражданин не может вручить согражданам своим права наказывать себя, понеже истинная природа не дала ему оного, и понеже договор, мнимо учиненный с ними, не может распространить сущности, составляющей человека.
Скажу, может быть, что сие действие мщения политического не почитается произведенным от человека, но от Законы: я ответствую, что сей политический Закон, лишенный своего светильника, есть не иное что, как простая воля человеческая, которой и самое единодушное согласие не прибавляет власти. А посему, когда действовать насилием и по собственной воле есть беззаконие для человека; когда проливать кровь есть беззаконие же для него: то единогласное изволение всех людей, живущих на земле, никогда не может оного загладить.
Чтобы избегнуть сего камня претыкания, Политики чаяли обрести наилучший способ, представив виновного яко изменника, а посему и яко врага всего общественного Тела: тако поставя его в военное состояние, мнят, что смерть его есть законная; понеже как политические Тела, по их мнению, составлены по образу человека, то подобно ему они должны печься о своем сохранении. И так, по силе сих правил, верховная власть имеет право обращать все свои силы противу злодеев государства, умышляющих зло на него, или на его членов.
Но во-первых, нетрудно приметить недостаток такового сравнения. Когда разобрать, что в сражении человека с человеком действительно человек сражается: напротив того о войне между народами нельзя сказать, что Правления сражаются, поколику они суть нравственные существа, коих действие Физическое есть воображательное.
Во-вторых, кроме того, что война между Народами, как я уже показал, не занимается истинным свои делом, самая цель ее не есть истреблять людей, но только не допускать их вредить: никогда не должно на войне убивать неприятеля, как токмо в случае невозможности покорить его; и между Воинами всегда славнее победить Народ, нежели истребить.
Но превосходство силы целого Государства противу одного виноватого столь очевидно, что и право и слава умертвить его почти в ничто обращаются.
Сверх того, сие мнимое право не сходно ни в чем с правом войны; потому что в сей каждый солдат в опасности и смерть каждого неприятеля сомнительна; напротив того, казнь сопровождается весьма неравным с обеих сторон ополчением. Сто человек вооружаются, собираются вместе и равнодушно идут на истребление одного из подобных себе, которому даже не позволяют употребления сил его; да и при всем том хотеть, чтоб простая власть человеческая была законною, та власть, которая ежедневно может быть обманута, та, которая столь часто делает неправедные приговоры, та, которую наконец развратная воля может превратить в орудие злодейского убийства.
Нет! без сомнения есть в человеке иные правила: ежели некогда бывает он органом высшего Закона, дабы провозглашать вещания его и дабы располагать жизнию человеков, то сие чинит он по праву почтенному для того, и которое может купно научить его шествовать по правде и справедливости.
Желает ли кто еще лучше судить о его нынешней непричастности помянутого права, то пусть помыслит токмо о древних правах его. Во время славы его имел он полное право на жизнь и смерть бестелесную; понеже, наслаждаясь тогда самою жизнию, мог он по изволению сообщать ее своим подданным, или отнимать ее у них, когда благоразумие его находило сие нужным; и как они присутствием его токмо и могли жить, то имел он силу, единственно отлучась от них, умертвить их.
Ныне имеет он токмо искры сей первой жизни; да и не в пользу древних своих подданных, но только в пользу подобных себе может употреблять их.
Что касается до сего права живота и смерти телесной, о котором теперь говори, то можем удостоверить, что оно еще менее принадлежит человеку, когда рассмотреть его в самом себе и в теперешнем его состоянии. Ибо может ли он назваться обладателем и распологателем сей телесной жизни, которая дана ему, и в которой он участвует обще со всем своим родом? Имеют ли нужду подобные его в его помощи для дыхания и провождения жизни телесной? Воля его и даже все силы его имеют ли столько мощи, чтобы сохранить их бытие, и не всеминутно ли видит он, как Закон природы свирепствует над ними, бессилен будучи остановить его течение?
Тако ж, имеет ли он власть и силу, в нем пребывающие, которые бы могли вообще отнимать у них жизнь ко его воле? Когда развратная воля и побуждает его мыслить о сем, то как велико расстояние между сим помышлением и самым беззаконием, долженствующим исполнить оное! Сколько препятствий, сколько трепета между намерением и исполнением! Не видим ли, что приуготовление его к нападениям никогда почти не ответствует в полности намерению его?

Du droit d’exécution — О праве казни

И так праведно скажем, что по простым Законам телесного существа своего человек должен везде находить сопротивление; чем и доказывается, что сие телесное существо не дает ему никакого права.
В самом деле, не довольно ли ясно видели мы, что телесное существо имеет жизнь вторичную, зависящую от другого Начала; следственно, не явствует ли, что всякое существо, которое не имеет ничего более, есть также зависимо, и следственно столь же бессильно?
И так не в телесном человеке, повторяю, взятом в точном смысле, можем признать оное существенное право жизни и смерти, на котором основывается истинная власть; и сим подтверждается то, что сказано о источнике, в котором человек должен ныне почерпать таковое право.
Еще менее в человеке найдем право исполнения казни; ибо если бы не употреблял он насилия и не вспомоществуем был чужими силами, то редко удавалось бы ему погублять злодея, разве прибегнул бы к обману и хитрости; но сии средства никак не показывают истинной власти в человеке.
При всем том исполнение Законов уголовных необходимо нужно, чтоб Правосудию не быть бесполезным; и еще скажу, что оно и неизбежно. И так, понеже право сие не может нам принадлежать, то должно вручить его, равно как и право судить, деснице, долженствующей нами предводительствовать. Она-то дарует истинную силу естественному оружию человека, и она приведет его в состояние исполнять приговоры Правосудия, не подвергая чрез то самого себя осуждениям.
По крайней мере таковые средства употреблены были истинными Законодателями, хотя оные показаны нам в Символах и Аллегориях. Может быть употребляли они и руку подобных себе к произведению видимого наказания преступников, дабы чувственными изображениями поразить взор управляемых ими грубых народов, и дабы наложить покров на тайные пружины, которые управляли исполнением казни.
Я говорю сие тем с большею надежностию, что известно, что сии Законодатели употребляли тот же покров и в простом изложении своих гражданских и общественных Законов. Хотя оные были творение руки надежной и высшей; однако более говорили чувствам, дабы не осквернить своей Науки.
Но в Законах уголовных они представили чувственную картину с крайнею строгостию, дабы покоренные им Народы восчувствовали, колико строго истинное Правосудие, и уразумели бы, что малейшее деяние, противное Закону, не может остаться без наказания. В сем-то намерении некоторые из них определили наказания даже и скотам.

Du rapport des peines aux crimes — О взыскании наказания за преступления

Все сии примечания уверяют нас паки, что человек в себе не может найти ни права осуждать подобного себе, ни права произвести в действо осуждение.
Но когда бы право сие и действительно сродно было тем людям, которые правят, или которые обязаны судить уголовные дела в Правлениях, так как все в том уверены; то остается еще решить труднейший вопрос, то есть, какое найдут они необманчивое правило, дабы производить суды и налагать наказания праведные, размеряя их точно с пространством и свойством преступления? Во всех сих вещах уголовное Правосудие слепо, сомнительно и всегда почти руководствуется или господствующим предрассудком, обываем, или волею Законодателя.
Есть Правления, которые, почувствовав глубокое свое невежество, чистосердечно в оном признались и требовали советов от людей, просвещенных в сем деле. Похвально их усердие, что отважились на сие, но смело уверяю их, что тщетно будут ожидать удовлетворительных познаний, доколе будут искать оных во мнении и разумении человека, и не возымеют столько отважности, или решимости, чтобы идти самим почерпнуть их в истинном источнике.
Ибо славнейшие Политики и Законоискусники не объяснили еще сего затруднения; они приняли Правления такими, каковы они есть, согласились с общенародным мнением, что основание их действительно и что наука и право наказания находится в человеке; потом истощили все силы свои в изысканиях, как бы соорудить твердое Здание на сем основании; но как нельзя сомневаться, что они строят на произвольном только предположении, то явствует, что Правления, желающие научиться, должны прибегнуть к иным Учителям.
Не решу я, какие наказания соответствуют каждому преступлению; напротив, по моему мнению, невозможно отнюдь человеку в сем случае положить что-либо твердое; ибо как нет ни двух преступлений, равных между собою, то и определить им одинаковое наказание есть без сомнения несправедливость.

Des codes criminels — О законах преступных

Но простой смысл человека должен по малой мере научить искать преступнику наказания в самой той вещи и в том чине вещей, которые им повреждены; а не брать их из иного отделения вещей, которое, не имея никакого отношения с подлежащим преступлением, будет также повреждено, а преступление от того не загладится.
Вот почему Правосудие человеческое столь слабо и столь много недостаточно; ибо иногда власть его ничтожна, как то в самоубийстве и в преступлениях, скрытых от него; иногда она действует с нарушением соразмерности, которую должно бы везде наблюдать, как то бывает во всех телесных наказаниях, определяемых им за беззакония, устремленные не на лица, но токмо на владения.
Когда же оно кажется будто и наблюдает сию соразмерность и показывает с сей стороны некоторое просвещение, и тогда еще бывает весьма недостаточно в том, что весьма малое число имеет наказаний во всяком чине вещей, а преступления во всех их бесчисленны и всегда различны.
Вот для чего также уголовные Законы писанные суть величайший недостаток государств; потому что сии Законы мертвы и остаются всегда одинаковы, а преступление возрастает и обновляется ежеминутно. Равновесное воздаяние совсем почти из них исключено, да и действительно никогда почти не могут они выполнить по-человечески всех условий оного, и потому, что не ведают всех обстоятельств преступлений, или и потому, что хотя и знают их, но недовольно обильны сами в себе, чтобы производить всегда истинное врачевание столь многих и разных зол.
Что ж такое уголовные Уложения, ежели не находим в них сего равновесного воздаяния, которое есть единый правдивый Закон наказания, единый, который надежно может учреждать стопы человека, и который следовательно, поелику не мог произойти от человека, Есть необходимо творение руки мощной, коея разум знает размерять наказания, и распространять, или стеснять, смотря по надобности?

Des tortures — О пытках

Не остановлюсь я над сим варварским обычаем, по которому Народы не довольно что обвиняют человека слепо, но делают над ним пытки, чтобы вымучить из него Истину. Сие более всего возвещает немощь и слепоту Законодателя; ибо если бы пользовался он истинными своими правами, не имел бы нужды в сих ложных и жестоких средствах к учреждению судов своих; понеже тот же свет, который вручил бы ему власть судить подобного себе и исполнять свои приговоры и отрыл бы ему свойство должных наказаний, не допустил бы его заблуждать и в рассуждении рода преступлений и в рассуждении имен преступников и сообщников.

Aveuglement des législateurs — Слепота законодательной власти

Но еще явственнее оказывается бессилие и слепота Законодателей в том, что определяют они смертные казни преступлениям, падающим токмо на чувственное и временное; а вокруг их содеваются иные беззакония, касающиеся вещей гораздо важнейших, и всегда закрыты остаются от их взора. Я говорю здесь о тех юродивых мнениях творящих человека существом материи; о тех развратных и пагубных учениях, которые отнимают у него даже чувствование стройности и блаженства; словом, о тех заразительных Системах, которые, распространяя гнилость свою даже в его собственное семя, умерщвляют оное, или делают совершенною заразою, и по мнению которых Государь царствует над подлыми машинами, или над разбойниками.

Des faux jugements — Об ошибочных суждениях

Довольно сего о недостаточестве Правоправления; заключим сие, напомянув повелителям и судиям, сколь многим подвергаются они неправдам, когда действуют по неизвестному и не удостоверяясь о законности своих поступков.
Первое из сих неудобств есть то, что они подвергаются опасности осудить невинного. Зло, из сего проистекающее, не может никак оценено было от человека; понеже оно большею частию зависит от вреда, больше, или меньше важного, терпимого осужденным, относительно к тем плодам, которые бы мог он получить от разумных своих способностей, когда бы оставался долее на земле; и относительного к тому унылому чувствованию, которое должна в нем произвести казнь поносная, жестокая и неожидаемая. Как может судия оценить все пространство всех сих зол, ежели не будет иметь некогда горького чувствования своей безрассудности и заблуждения? И как же может удовлетворить Правосудию, ежели не подвергнется строгому его наказанию?
Второе неудобство состоит в том, что определяется преступнику не то наказание, какое принадлежит его преступлению. В сем случае смотри, какую цепь зол уготовляет безрассудный судия и своей жертве, и себе самому:
Во-первых, определяемая оная казнь ни мало не освобождает виноватого от той казни, которую назначило истинное Правосудие. Но то еще злее, через сие она учиняется паче неизбежною; ибо без сего скоропостижного осуждения может быть истинное Правосудие оставило бы виноватому время на очищение своей погрешности раскаянием; и сколь оно ни строго, может быть все наказание свое положило бы в едином раскаянии.
Во-вторых, когда легкомысленный и слепой Приговор человека отнимает у преступника время раскаяния; то жестокость казни отнимает у него силы и доводит его к тому, что он в отчаянии теряет драгоценную жизнь, коея употреблением правильным и пожертвованием благовременным могли бы загладиться все его преступления: тако возлагается на него вместо одного два наказания, из коих первое не токмо не загладит ничего, но может, напротив, привести его к умножению неправд и учинить второе неизбежным.
И так ежели Судия захочет рассмотреть прилежнее самого себя, то не может не вменить себе в неправду первого наказания, которое от насильственного убийства разнствует только наружным видом; потом должен он принять также на себя и все пагубные следствия, происшедшие от его дерзости и несправедливости, как мы сие показали. Да помыслит же он теперь о себе и да рассмотрит, можно ли ему быть мирну с самим собою.

Droits des vrais souverains — Права истинных правителей

Оставим сии ужасные позорища, и потщимся паче всеми силами привести Владык земных и Судей к познанию истинного их Закона и ко упованию на тот свет, который определен быть путеводительным светилом человека; удостоверим их, что если они чисты, то гораздо лучше наведут трепет на злодеев своим присутствием и своим именем, нежели виселицами и эшафотами; удостоверим их, что сие есть единственный способ разогнать всю сию мглу, В которой, как мы видели, сокрыты происхождение Владычества их, причины рождения Общежительств политических и Законы Правления гражданского и уголовного их держав; побудим их взирать непрестанно на то Начало, которое представлено им, яко единственный Путеводитель их поступок и единственное мерило власти их.

De la guérison des maladies — Об исцелении болезней

Дабы увеличить понятие, какое о нем Государи должны иметь, Покажем им теперь, что сие же самое Начало, от коего долженствуют они ожидать толиких вспоможений, может такожде сообщить им тот могущественный дар, который вместил я в число преимуществ их, сие есть исцелять болезни.
Когда сия Причина всеобщая временна, поставленная управлять человеком и всеми Существами, живущими во времени, есть действующая купно и разумная; то нет сомнений, что она все части наук и познания объемлет; а сие довольно уже показывает, чего должен надеяться от нее тот, кто управляем ею.
И так не впадаем в заблуждение, когда скажем, что Государь, ежели будет предводительствуем сим светом, познает истинные Начала Тел, или три главные Стихии, о которых рассуждали мы в Начале сей книги; что будет уметь различать меру действия их, оказывающегося в разных Телах по возрасту, полу, климату и по другим естественным отношениям; что будет понимать особенное каждой Стихии свойство, равно как и долженствующее всегда царствовать между ими взаимное отношение; и что, когда оное расстроено, или истреблено будет, когда стихийные Начала устремятся преодолевать друг друга, или разделяться между собою; то тотчас и без ошибки увидит средство к восстановлению порядка.
И сего ради врачебная наука заключаться должна в сем простом, единственном, а следовательно и всеобщем правиле: собирать, что разделено, и разделять, что собрано. Но коликим беспорядкам и коликим осквернениям сие почерпнутое в самой природе вещей правило подверглось, преходя чрез руки людей! Ибо малейшая степень разноствия в употребляемых ими средствах и в действии лекарств производит следствия совсем противные, нежели каких они ожидают; потому что смешение сих главных Начал, которые числом суть только три, изменяется и разнствует столь многообразно, что не возможно никак обыкновенным глазам следовать за всеми их переменами, и потому, что в таковых составах одно Начало часто получает отменные свойства, соответственно роду устремляющегося на него отражательного действия.

Trois éléments, trois maladies — Три элемента, три болезни

Ибо хотя известно, что огонь везде разлиян, как и прочие две Стихии; однако и то ведаем, что внутренний огонь творит, вышний дает плодоносие, а нижний пожирает. То же можем сказать и о солях: внутренняя возбуждает закисание, вышняя сохраняет, а нижняя съедает. Самый Меркурий, хотя всеобщее свойство его есть занимать среднее место между обоими упомянутыми сражающимися Началами и их примирять, однако самый Меркурий, говорю, в премногих случаях, собрав их вкупе и заключа во едином круге, учиняется виновником величайших неустройств стихийных, и купно представляет образ всеобщего неустройства.
Коликое тщание, коликая предосторожность потребна к распознанию свойства и действий сих разных начал, которые своею смесью еще более облекаются в разные виды, нежели по природным своим свойствам? Но не взирая на сие бесконечное множество разностей, примечаемых в преобращениях Существ телесных, просвещенный взор, каковый должен быть Государя, не потеряет никогда из виду своего правила; разности оные будет он приводить всегда к трем родам, следуя тройному числу главных Начал, из которых они проистекают, и следственно признает он три только болезни; и также узнает, что сии три болезни должны иметь знаки столь же приметные и столь же ясные, сколько приметны и ясны три главные Начала, когда они в своем действии и в первобытном свойстве находятся.
Сии три рода болезней относятся к главным Веществам, составляющим животное тело, то есть к крови, кости и к плоти, которые все три части относительны каждая к одной из Стихий, от которой происходит. И так сими же Стихиями могут они врачеваны быть, как то: плоть исцелится солью, кровь серою, а кости Меркурием, при наблюдении потребных к тому приуготовлений и умерений.

Maladies de la peau — Болезни кожи

На примере известно, что болезни плоти и кожи происходят от сгущения и порчи соляных отседков в волокнистых сосудах, где они могут сделаться недвижным от быстрого и внезапного действия воздуха, равно как и от весьма слабого действия крови. И так весьма естественно употреблять противу сих застоявшихся и испорченных жидкостей такую соль, которая бы их разделяла, не вгоняя опять туда; съедала бы их на том же месте, не возвращая в состав крови, которой могли бы они сообщить свою гнилость. Но хотя сия соль есть самая обыкновенная между производимыми натурою, однако должно признаться, что она еще, так сказать, неизвестна человеческой врачебной науке, и для того-то сия так мало и успела в излечении упомянутого рода болезней.

Maladies des os et du sang — Болезни костей и крови

Во-вторых, в болезнях кости Меркурий должен быть употребляем с великою умеренностию; потому что он сильно связывает и стесняет прочие два Начала, подкрепляющие жизнь всех тел, и потому что он, связывая преимущественно серу, бывает разрушителем всякого возрастания как земного, так и животного. И так благоразумие часто требует давать токмо свободу врожденному в теле человеческом Меркурию действовать; ибо действие сего Меркурий, согласуясь с действием крови, не возрастает больше оного, но связывает кровь столько, чтоб не допустить ее ослабеть и разлететься парами, а не утушает ее. Почему Натура в сем случае ясное и силою и без всякой помощи чуждого Меркурия.
Что ж принадлежит до болезней крови, то в них сера гораздо с большею осторожностию должна быть употребляема; ибо, поелику тела больше летучи, нежели недвижны, умножать в них серное и огненное действие сть делать их более летучими. Человек, истинно знающий, никогда не употребит сего лекарства иначе, как с величайшею осторожностию, тем паче, что ему известно, что когда коренная влага повреждена, то одна грубая влага никак не может ее поправить; и для того присоединит он к ней самую коренную влагу, Почерпнув оную в источнике, который не весь находится в мозжечке костей.

De la pharmacie — О Фармацевтике

Кстати при сем скажем, что сия есть причина часто усматриваемого недостаточества и опасности Фармацевтики, Которая, изыскивая с толиким тщанием летучие Начала врачебных тел, излишне пренебрегает употребление твердых Начал, которых надобность столь велика, что если бы человек был благоразумен, то оно могло бы быть исключительно единое. Да и кому неизвестно, что сия Фармацевтика больше разрушает, нежели сохраняет, движет или жжет, а не оживляет, и напротив когда намеревается утолять, то не умеет произвести сего иным средством, как через лекарства пожирающие и чрез отравы?
И так видно из сего, Какова была бы врачебная наука в руках человека, возвратившего права своего происхождения; он дал бы сам собою спасительную действительность всем лекарствам, и учинил бы чрез то исцеление необманчивым, лишь бы Причина действующая, коея был бы он органом, не имела полевения расположить сие иначе.
Весьма остерегался бы он в сей важной и полезной Науке употреблять вычисления материальные человеческой Математики, которые, действуя всегда на произведения, ничего не помогают, или еще и вредны во врачевании, коего цель есть действовать над самыми Началами, действующими в телах.

Des privilèges des souverains — О привелегиях правителей

Для сей же причины не привязался бы он ко врачебным предписаниям, которые во врачебном искусстве суть то, что уголовные уложения в Правоправлении; понеже из всех болезней нет ни двух, которые б имели одинакие знаки, то не возможно, чтоб одно лекарство не вредило той, или другой болезни.
Но поелику сей человек, яко Государь, знал бы силы телесных Существ, то ведал бы также и расстроение их; а потому не мог бы ошибиться в назначении им лекарства; при сем да не будет забвенно то, что для достижения к сему не должно принимать Вещество за Начало Вещества; ибо видели мы, что сия есть главная причина невежества его.
Тако ж да не мнит кто, чтоб сие неоцененное могущество было невместно человеку; напротив, оно входит в число Законов, данных ему относительно к возложенному на него званию в сем земном его прохождении; ибо ежели чрез телесную его оболочку устремляются на него нападения, то надобно, чтоб не совсем лишен он был средств ощущать и отражать оные нападения; и так, ежели употребление сего преимущества может общепринадлежать всем людям, тем паче долженствует оно в особенности принадлежать Государям, которых истинное звание есть предохранять своих Подданных, сколько можно, от всех зол, и защищать их как в чувственном, так и в умственном.
И так ежели сие преимущество не более известно им, как и все прочие их права, то сие есть новое побуждение для них восчувствовать, от того ли Начала поставлены они над людьми, которого показал я им могущество, и которое необходимо нужно к учреждению их поведения. Чрез сие представляю им новый способ судить самих себя.
И так да присоединят они учиненные мною примечания о врачебном искусстве ко всем тем, которые сделал я о Правоправлении политическом, гражданском и уголовном, о недостатках самых Правлений, чрез которые открылись недостатки и зачатия сообществ, равно как и о источнике, в котором властители должны почерпать различные свои права; потом да решат сами, находят ли в себе следы того света, от которого почитаются они быть поставленными, и который ни на единое мгновение ока не оставляет их; ибо чрез сие токмо могут они удостовериться о законности своей власти и о правильности установлений, под их начальством учреждаемых.
При всем том повторим и сие не обинуясь и чистосердечно, что Подданный, который, приметивши все оные недостатки государства и видя и самих Государей ниже того, чем должно бы им быть, почтет себя разрешенным от своих к ним обязанностей и от покорности к их велениям, тот ощутительно отступает от своего Закона, и прямо нарушает все начальные положения, утверждаемые нами.
Напротив, каждый человек да удостоверит себя, что Правосудие не вменит ему, как токмо собственные его погрешности; что Подданный умножит только беспорядок, думая оному противиться и истреблять его; ибо сие было бы следовать воле человека, а воля человеческая всегда ведет к преступлениям.
И так я надеюсь, что Государи, какие бы заключения ни выводили из представленного им от меня начертания, не должны однако никак почитать мои начальные положения противными власти их, когда я ничего более не желаю, как уверить их, что они могут приобрести власть непобедимую и неколебимую.
Для соблюдения связи в наших примечаниях, прейдем к рассмотрению погрешностей, учиненных в вышних Науках; ибо как начальные основания сих Наук принадлежат к тому же источнику, к которому и Политические и Богослужения Законы; то познание их долженствует быть также в числе прав человека.

6. DES PRINCIPES MATHÉMATIQUES — О МАТЕМАТИЧЕСКИХ НАЧАЛАХ

Я намерен здесь исследовать особливо Математическую Науку, поелику с нею связаны все высокие Науки, и поелику она занимает первое место между вещами, подлежащими рассуждению, или умственной способности человека; и в ободрение тех, которых может остановить имя Математики, Предварительно скажу, что не только не требуется великого знания в сей Науке, дабы следовать за мною в моих примечаниях, но едва нужны к сему самые легкие о ней понятия, и что мои рассуждения могут быть сходны для всех Читателей.
Сия Наука без сомнения откроет нам еще убедительнейшие доводы о Началах, выше утвержденных, равно как и о заблуждениях, которым она сделалась поводом, когда люди слепо последовали чувственным своим рассуждениям.
И сие должно казаться естественным; ибо как математические Начала, хотя не суть вещественные, однако ж суть истинный Закон чувственного; то Геометры могут умствовать о свойствах сих Начал, как хотят, пока не начинают сносить свои идеи, которые себе о них составили, с самыми вещами; тогда уже необходимо должны признать свои ошибки; потому что тогда не они ведут Начало, но Начало их ведет; и так удобнее всего различится истинное от ложного чрез тщательное исследование того пути, по которому они шествовали, и следствий, какие бы произошли, когда бы и мы его приняли.

Des axiomes — Об аксиомах

Первое мое примечание есть сие, что ничего в Математике не доказано, когда не приведено к Аксиоме; ибо сие только и есть истинно; прошу также и то заметить, для чего Аксиомы истинны; для того, что они не зависят от чувственного, или от Вещества, и суть совершенно умственные; чем и подтверждается сказанное мною о пути, по которому должно достигать к истине, а притом и Примечатели могут почерпнуть из сего уверение в том, что не подвержено телесному их зрению.
Из сего ясно усматривается, что Геометры, ежели бы не отступили от Аксиом, никогда бы не заблуждали в своих умствованиях; понеже Аксиомы принадлежат самой Сущности умственных Начал, и потому основаны на очевиднейшей достоверности.
Всякое произведение телесное и чувственное, по сим умственным Законам составленное, есть без сомнения совершенно правильно в рассуждении своего рода; поелику оно в точности сообразно порядку сего Начала умственного, или тех Аксиом, которые везде правят его бытием и производством. Но как совершенство сего произведения телесного есть зависимое, или относительное к Началу, родившему его, то правило и источник сего произведения не может быть в нем же самом.
И так по непрестанному только сравнению сего чувственного произведения с Аксиомами, или с Законами Начала умственного, можно судить о его правильности; сим токмо средством, говорю, докажется точность его.
А когда единое сие правило есть истинное, и когда притом оно есть совсем умственное; то как же люди могут надеяться заменить его правилом, взятым от Чувственного? Как могут льститься, чтобы Существо условное и подолжное могло заступить место Существа истинного?
При всем том нельзя сомневаться, что Геометры всеми своими силами о сем единственно стараются; ибо увидим, что они, утвердив Аксиомы, яко основания всех тех Истин, которым научить нас хотят, предлагают нам к измерению протяжения меру, взятую в сем же самом протяжении, либо числа, по произволению принятые, которым самим потребна мера чувственная, чтобы быть им для наших телесных глаз существенными.
Как же положиться на такое доказательство, и как почитать очевидными такие доводы? Понеже мера находится всегда в том Начале, от которого чувственное произведение получило бытие; то как можно сему произведению чувственному и страдательному быть самому себе мерою и доказательством? И есть ли такие Существа, кроме не созданных, или кроме Существ истинных, которые бы могли сами себя доказывать?
Не оспаривая никак очевидности Начал умственных Математических, или Аксиом, мы должны признать, сколько худо поняли их Геометры и сколь мало пользуются ими в познавании протяжения и прочих свойств Вещества; надобно сказать, что незнание их в сем случае произошло от той же ошибки, в которую впали Примечатели в рассуждении прочих вещей, доселе рассматриваемых, то есть, они отлучили протяжение от его истинного Начала, или, лучше сказать, искали Начала сего в самом протяжении, смешали обоих и не приметили, что сии суть две различные вещи, хотя и соединены по необходимости для подания бытия Веществу.

De l’étendue — О Протяжении

Дабы лучше уразуметь сие, не неприлично здесь определить свойства протяжения. Протяжение, как и все прочие свойства Тел, есть произведение Начала, родителя Вещества, (происшедшее) по Законам и порядку предписанным сему нижнему Началу от вышнего Начала, правителя его. В сем смысле протяжение, яко вторичное произведение, не может иметь преимуществ, равных с Существами, К числу первых произведений принадлежащими: сии в самих себе имеют непреложные Законы; все свойства их неизменяемы, потому что соединены с их Сущностию; словом, в них вес, мера и число так уставлены, что без разрушения самого Существа не могу измениться.
Что ж касается до свойств Тел, или Существ вторичных, то мы довольно пространно видели, что они таковы быть не могут; ибо как нет в них ни одного неизменяющегося для чувств наших свойства, то глаза наши не могут ценить их иначе, как по сравниванию с Существами их же чину.

De la mesure de l’étendue — О мере Притяжения

Когда ж то так, то протяжение Тел не более верно для нас определено, как и прочие их свойства. И так, когда к показанию величины протяжения употреблена будет мера, взятая из самого же протяжения, то самая употребленная сия мера также недостаточна будет, как и измеряемое, то есть, что ее протяжение не более верно будет определено; следственно, надобно будет искать еще меру сей меры; ибо какие средства к сему ни употребим, всегда увидим явственно, что в самом протяжении отнюдь не найдем истинной его меры; следственно, должны прибегнуть к тому Началу, от которого рождено протяжение и все свойства Вещества.
И сие есть довольное свидетельство, сколь недостаточный способ избрали Геометры к постановлению истинной меры Существам телесным. Правда, и я в том согласен, что к сей чувственной мере протяжения, избранной ими, прилагают они числа; но не токмо употребляемые ими числа сами суть относительные и условные, не токмо человек волен переменять их отношения и поставлять им степени, какие за благо рассудить; но еще и самая сия лиственница степеней, хотя и может быть полезна в измерении всех вообще протяжений одного рода, но отнюдь не годится к измерению протяжений иного роду; а надобно еще людям поискать того непреложного, неизменяемого и всеобщего основания, к которому бы могли относимы быть все роды протяжений.

Nature de la circonférence — Природа окружности

Для сего-то Геометры приходят в замешательство, когда хотят измерять кривые линии; ибо употребляемая ими мера сделана только для прямой линии, и к сему только роду линий годится; когда же хотят ее приложить к круговой, или ко всякой от себя происходящей кривой линии; то она представляет непреодолимые затруднения.
Я говорю, что сия мера представляет непреодолимые затруднения; потому что хотя Геометры рассекли узел, представя нам круговую линию, как бы состоящую из самых малейших прямых линий, однако напрасно мечтают они, будто сим вопрос решен; ибо никогда ложь не могла ничего решить.
Сего определения круговой линии не могу не почитать ложным; потому что оно совсем противно той идее, которую и сами они и Натура подают нам об окружности; она есть такая линия, которой все точки находятся в равном расстоянии от общего центра; и я не понимаю, как могут Геометры, не противясь здравому смыслу, основываться на двух толико противоречащих положениях; ибо, когда окружность есть собрание прямых линий; то, сколь бы малыми ни полагать их, при всем том не будут все точки сей окружности равно удалены от центра; потому что сии прямые линии сами состоят из многих точек, из которых крайняя со средними не будут конечно иметь одинаковое расстояние от центра; и так центр не будет уже для них общим и окружность не будет более окружностью.

Des deux sortes de lignes — О двух видах линий

Сие есть хотеть соединить противные между собою вещи, хотеть почитать две вещи за единоестественные, которые в самом деле весьма противных свойств; сие есть, говорю, хотеть подвести под одно число двух родов Существа, которые, будучи различны, различно должны быть и числимы.
И так должно признаться, что в сем случае явственнее всего открывается природная склонность людей все смущать, и прельщаться обманчивою единообразностию разнородных Существ, чрез что стараются они сочетать вещи, противнейшие друг другу. Ибо нет ничего столь противного, несогласного друг с другом, словом, столь противоречащего, как линия прямая с круговою.
Кроме нравственных доказательств, которые находятся как в отношениях линий прямой с правильностью и совершенством единицы, так и в отношениях линии круговой с беспорядком, неотлучным от множественности, которую сия круговая линия изображает, могу еще к сему привести доводы, тем убедительнейшие, что они взяты будут в умственных Началах, которые единые должны быть почитаемы за существенные и служащие Законом в исследовании свойства вещей; единые, говорю, которые суть неколебимы, как Аксиомы.
Однако я предупреждаю, что сии истины не всем людям будут ясны, а еще менее тем, которые до ныне следовали ложным Началам, мною опровергаемым; чтобы понимать мои слова, надлежит поставить себе за первое дело изыскивать вещи в самом их источнике, а не в представлениях ума, составленных воображением и скоропостижными рассуждениями.
Но я знаю, сколько мало есть людей, способных к сему отважному предприятию; да хотя бы и много таких было, я должен предполагать, что весьма не многие из них получат совершенный успех. Столько первые источники Знания заражены заблуждением и ядом!
Когда предварительно дал я заметить, что всякая вещь имеет свое число в Натуре, когда чрез него токмо всякие Существа различаются друг от друга; ибо все свойства их должны быть не иное что, как произведения, сообразные Законам, содержащимся в их числе: то следует, что и линия прямая и линия кривая, будучи разных свойств, как то я показал, должны иметь каждая свое особенное число, означающее различность их свойств, и что нельзя нам в мыслях наших равнять их и без разбору одну вместо другой ставить.
Ежели хотя мало размыслим о звании и свойствах обеих линий, то довольно убедимся в несложности сказанного теперь мною. Какое дело есть прямой линии? Не то ли, чтобы продолжать до бесконечности произведения той точки, из которой она истекает? А яко перпендикулярной линии, не то ли, чтобы уставлять и уравнивать основание всех Существ и каждому из них начертать свои Законы?
Напротив, круговая линия не ограничивает ли во всех ее точках произведения прямой линии? Следственно, не стремится ли непрестанно разрушать ее, и не можно ли почесть ее, как бы врагом оной? Когда ж то так, возможно ли, чтоб столь противные друг другу и столь разных свойств две вещи не разнствовали в своем числе, как и в действии?
Если бы сие важное замечание сделано было прежде, то все упражняющиеся в Математических познаниях избавились бы множества трудов и работы, потому что не стали бы искать, как то ныне делают, обей меры линиям двух родов, не имеющих в себе ничего общего.

Nombre de chaque sorte de lignes — Число каждого вида линий

И так, признав сию существенную их разность, и по фигуре и по употреблению и по свойствам их разделяющую, безбоязненно должен я утвердить, что равным образом и число их есть различно.
Ежели потребует кто, чтоб я точнее изъяснился и показал, какое число приписываю каждой линии; не обинуясь скажу, что прямая линия имеет на себе число четыре, а круговая линия десять; и смело уверяю, что нет иного кроме сего средства достигнуть к познанию их; ибо протяжение их, великое, или малое, не переменяет ни мало числа, приписуемого им, и каждая в своей отделении сохраняет всегда при себе то же число, как бы далеко ни протянута она была.
Знаю, что может сие казаться невразумительным; столь много Вещество овладело разумом подобных мне! Не взирая на ясность моего предложения, могут они ложное вывести следствие, что когда и большая и малая линия, по моим словам, имеют то же число, то надлежит быть им равным между собою.
Но в предупреждение сего сомнительства прибавлю и то, что как большая, так и малая каждая линия есть не иное что, как содействие, проистекшее от Закона ее и числа; и потому, хотя обе они, будучи в одном отделении вещей, имеют тот же Закон и то же число; но сей Закон и сие число в каждой из них действует разно, то есть с большею, или меньшею силою, быстротою, или продолжением: из чего и видно, что проистекающее из того содействие долженствует изобразить зрению все таковые чувствительные разности, хотя Начало, которое разнообразно действует, само по себе есть неизменяющееся.
Вот чем единственно, кроме всякого сомнения, можно изъяснить всеобщую разность всех Существ обеих натур, как тех, которые в той, или другой находятся в разных отделениях, так и тех, которые состоят под тем же отделением и родом; чрез сие можем вразумлены быть, как все неразделимые того же отделения разнствуют между собою, хотя у них одинакий Закон, одинакий источник и одинаковое число.
Чрез сие же оказывается ничтожность условных и произвольных чисел, употребляемых Геометрами в чувственных измерениях; да и действительно неудобства, к которым приводит их сия мера, показывают ясно их недостаточество. Ибо, взяв меру протяжении из протяжения же, надобно будет иногда или укоротить ее, или продолжить, как скоро в протяжении измеряемом сделается какая перемена; а как от сих перемен не всегда происходят числа такие, которые б могли делиться, или умножиться без остатку на данную меру, и могу пасть на такие части чисел, которые без дробей не могут быть соразмеряемы с главным числом: то непременно и мере самой надобно подвергнуться той же переделке; надобно будет наконец допустить то, что выкладчики называют дробями единицы, как будто может Существо несложное, или единица быть делима.

Du calcul de l’infini — Вычисление бесконечности

Если бы любители Математики прилепились к сему последнему рассуждению, то получили бы правильнее идею о замысловатом оном способе счисления, изобретенном ими, то есть о вычислении бесконечных. Увидели б они, что никогда не могут найти в Веществе бесконечно великого, которое ограничено тремя стихиями; но токмо в числах, которые суть могущества всего, что существует, и которые в самом деле не имеют границ ни в мыслях наших, ни в своей сущности. Напротив узнали бы, что вычисление бесконечно малого можно найти только в Веществе, которого частиц безостановочное разделение всегда возможным представляется уму, хотя наши чувства и не всегда могут произвести сие на деле; но не искали бы они сего рода бесконечности в числах; ибо единица, будучи неразделима, есть первый предел существ и никакого числа не допускает перед собою.

Des mesures conventionnelles — Об условных мерах

И так всего меньше сходна с истинным Началом сия произвольная мера, какую человек выдумал себе для геометрических вычислений, и следственно всего меньше может она довести его к тем познаниям, которые ему необходимо нужны.
Знаю, что великую пользу делает сия мера в вещественных делах общественной и телесной жизни человека; и я не порочу сего ее употребления, а требую только, чтоб он не употреблял ее несмысленно даже и в изысканиях Истин естественных; для того что здесь она вводит его в обманы; для того что в таком случае самые простые ошибки ведут за собою важные следствия, и как все Истины связаны между собою, то ни одна из них не может получить повреждения без того, чтобы не сообщить оного и всем прочим.
Числа четыре и десять, которые, как я сказал, Принадлежат первое прямой, а другое кривой линии, не подвержены тому неудобству, какое показал я в методе произвольной; понеже сии числа остаются неизменяемы, хотя действии всех их во всех переменах, свойственных протяжению, расширяется, или стесняется; и потому в самой сущности вещей никогда не бывает дроби в Существе; и ежели припомним вышесказанное о свойстве Начал Существ телесных, то увидим, что поелику они, яко существа простые, неразделимы, то и числа их, которые суть чувственный образ их и представление, должны пользоваться тем же свойством.
Но еще повторяю, все сие есть вне чувственного и вне вещества, и потому не надеюсь, чтоб многие меня понимали. И для того ожидаю, что еще меня спросят: как же можно измерять разные протяжения, состоящие под одним отделением, когда назначены от меня всем без исключения прямым линиями число четыре, а круговым и кривым всем число десять? Спросят у меня, говорю: почему распознавать в точности различное действование того же числа на неравные протяжения, и как можно правильно определить всякое протяжение?
Не нужно мне искать иного ответа, кроме данного уже мною. И так я отвечаю, что ежели вопрошающий намерен узнать протяжение для телесной только своей потребы и для нужд, или склонностей своих чувственных, то как в сем роде вещей все есть относительное, меры относительные и условные довольны для него; ибо помощию чувств так близко можно подойти к правильности, что ошибка почти неприметна будет для чувств.
Но ежели требуется узнать нечто более сей величины относительной и приблизительной, ежели спрашивается сыскать величину протяжения непреложную и существенную; то, как величина сия соразмерна действию числа ее, а число не есть вещество, легко усмотреть, в вещественном ли протяжении можно сыскать желаемое правило, и справедливо ли сказано нами, что истинной меры протяжения нельзя узнать телесными чувствами. А когда нельзя найти ее в телесных чувствах; то не требуется великого размышления, чтоб узнать, где должно ей быть; ибо непрестанно мы повторяем, что все то, что существует, есть или чувственное, или разумное.
Теперь видим, чему могут Геометры научить нас, и какими заблуждениями утешают они наш разум, представляя ему одни чувственные меры, и следственно относительные, когда он понимает, что находятся истинные меры, и что познать их он способен.

De la vraie mesure — Об истинной мере

Здесь является паки та всеобщая Истина, которая есть цель сего сочинения, то есть, что в Начале токмо вещей можно обрести точное измерение свойств их, и что сколь ни трудно проникать в него, но то неоспоримо, что как сие Начало есть правило и мера всему, то, удаляясь от него, ничего не будет найдено.
К сему должен я примолвить и то, что хотя и возможно помощию сего Начала судить безошибочно о мере протяжения, поколику само оно правит протяжением, но употреблять его к вещественным вычислениям есть осквернять его; ибо гораздо важнейшие Истины может оно открыть нам, нежели относительные только к Веществу; да и чувства, как мы сказали, довольны к управлению человека в чувственных вещах. И мы видим, что существа, которые ниже человека, не имеют иного Закона, как токмо чувства, которые довольны для нужд их; и так в сем совершенно относительном деле Математика истинная и справедливая, словом, умственная Математика, не только излишня, но и непонятна будет.