Осени приписывается сие усыновление; ибо тогда существа, по Закону невещественного их Начала, мечут из себя зародышей, долженствующих обночить их бытие; и сей Закон не прежде начинает действовать, как когда зародыши находятся в природной своей матке. Сия есть первая степень их течения, степень, в которой размышление и разумение легко откроют множество вещей, которых я не должен сказывать.
Когда таким образом зародыши усыновлены стали матками, тогда два действия, стекаясь купно, производят то, что должны мы назвать зачатием, которое по Закону сей же самой телесной Натуры неотменно нужно для рождения существ вещественных. Сия вторая степень их течения происходит зимою, которой влияние сберегая силу их в покое, и собирая весь огонь их в одну точку, производит над ними сильное отражательное действие, от которого они усиливаются и учиняются способнее к соединению и взаимному сообщению сил своих.
Третья степень течения их бывает весною, и мы можем смотреть на сие деяние как на деяние возрастания, или восприятия плоти; во-первых, потому что оно третье; а мы довольно показали, что число три посвящено всякому произведению телесному, или бестелесному; во-вторых, потому, что как соляные влияния зимы пресеклись, исполняя свой Закон, который есть не токмо на Начало семян родительных действовать, но и на их произведений Начало, тогда и те и другие приводят в движение свою способность и свое естественное свойство, обнаруживая все, что в них есть. А для того в сие весеннее время начинают показываться плоды сего растительного свойства, и мы видим, как они выходят из недра земли, в которой зародились.
Наконец, лето совершает все дело; тогда все сии произведения исходят из матки, в которой зачались, приемлют в себя полное действие солнца, которое приводит их в зрелость; и сия есть четвертая степень течения всех существ телесных земных.
Однако всяк почувствует легко, что большую часть животных должно из сего исключать, которые хотя и подвержены сим четырем степеням, которые в частном течении всех существ телесных теперь я признал, однако в рождении и возрастании своем не следуют Закону и продолжению обыкновенному времен годовых; и сему исключению нельзя дивиться; ибо как они не привязаны к земле, хотя и от нее происходят; то всеконечно и Закон их не должен быть подобен Закону существ растительных, привязанных к сей самой земле.
Epoque de l’univers — Эпоха вселенной
Также не должно отвергать Начала повсемественной четверицы, ради того, что и в растительных существах некоторые не дожидаются в совершении своего течения, пока исполнятся все четыре времени года; а другие не прежде доходят к сему совершению, как чрез многие годовые обращения солнца. Разность сия от того, что иным нужно меньшее противодействие, а другим большее, для совершения своего частного дела. Но тем не менее упоминаемые четыре степени, или сии четыре деяния, им приличествуют и исполняются всегда с совершенною точностию, как в существах самых скорозрелых, так и в самых медленных; потому что по силе того, что показано о числе четыре относительно к протяжению, оно есть мера всему и свое действие распространяет везде, хотя не везде равное, а соразмеряет его вообще разным свойствам существ.
Показанное нами о свойствах четырех времен года не откроет ли нам несколько и ту Эпоху, в которую мир родился? Правда, что сие касается до тех, которые допускают, что мир имел начатие; ибо для тех, которые столько слепы, или столько нечистосердечны, что не признают начатия его, сие изыскание будет излишним. Однако, уверен будучи, что и им небесполезно будет то, что я имею сказать, открою, сколько мне позволено, край завесы пред глазами их.
Ежели в происхождении мира принять в рассуждение токмо первую минуту явления телесности его, то, следуя порядку годовых времен, всеконечно подумается приписать сие Весне, потому что в самом деле сие есть время растения.
Но ежели простереть взор далее и разобрать все деяния, долженствующие предшествовать видимому явлению телесности его, то надлежит неотменно отнести зачатие зародыша мира к иному времени, а не к весне. Ибо как нельзя не согласиться, что настоящее течение Натуры всеобщей есть то же, какое было и при рождении ее, то и усыновлению Начал, ее составляющих, надлежало учиниться в тех же обстоятельствах и в том же времени, в каком ныне видим учиняется усыновление частных Начал, то есть, что сие первобытное усыновление должно было начаться в Осень.
В самом деле, когда Существа лишаются теплоты Солнца, когда сие светило удаляется от них, тогда сближаются они взаимно и сходятся, дабы заменить его отсутствие взаимным сообщением собственной теплоты: а сие-то есть, как показано выше, первое деяние того, что должно быть совершаемо телесно между частными Существами Натуры. То же долженствует быть и во всеобщем: когда Солнце престало быть чувствительным для тех, которых до того согревало, тогда-то телесные вещи учинили первый шаг к бытию, и Натура зачалась.
По сему сравнению можно предполагать также, в какое время сия Натура должна разрушиться и перестать существовать; то есть, следуя Закону нынешнего ее течения, надобно думать, что Летом мир сей получит довершение четырех деяний своего течения всеобщего, что когда наступит сие довершение, то кончит он свое поприще, и отделяясь от ветви по примеру плодов древесных, престанет существовать и совсем исчезнет, а древо, к которому он принадлежал, останется на всегда неподвижным.
То, что я теперь сказал, имеет своим основанием вообще признанный Закон, что вещи всегда кончатся тем, чем начались. Однако, я повторяю, хотя четыре деяния течения временного совершаются в каждом Существе, но нет ни одного из них, в котором бы сей Закон не в разные времена совершался.
И так когда течение сие разнствует, начиная от растения до животного, ежели в каждом из сих двух отделений различно производится оно как в видах, так и в нераздельных, то тем паче трудно определить его Законы и продолжение, заключая из частного об общем. И так всего менее намерен я был назначать сим великим эпохам годовое время земное. Да и в самой сущности таковые изыскания совсем излишни для человека, тем паче, что помощию того светильника, который есть в нем, может он приобресть познания полезнейшие, надежнейшие и нужнейшие, нежели те, которые касаются до периодов Существ преходящих.
Равным образом прошу, да не вменится мне в противоречие и неосмотрительность то, что я сказал о Солнце прежде бытия вещей телесных; я не забыл, что видимое нами солнце рождено, как и все тела и со всеми телами вместе; но я знаю также, что есть и другое Солнце весьма Физическое, которого сие токмо есть начертание и под назиранием которого все дела рождения и создания Натуры производились, подобно как дневное и годовое обращение Существ частных производится в назирании и по Законам нашего Солнца телесного и чувственного.
И так, радея моим читателям, увещеваю их быть осмотрительными и не судить меня, не поняв прежде моих мыслей; и ежели хотят они разуметь меня, то надобно иногда взор свой простирать далее того, нежели что я говорю; ибо и по долгу и из осторожности я оставляю многое неизъясненным.
Des côtés du carré — О сторонах квадрата
Показавши вообще многие свойства квадрата, которого я всегда объявляю единственным и особливым, кратко предложу о свойствах, принадлежащих каждому его боку, отлагая пространнейшее рассуждение о сей всеобщей эмблеме к следующему за сим отделению.
Первый бок его, яко база, основание, или корень прочих трех, есть изображение Существа первого, единого, всеобщего, которое явило себя во времени и во всех произведениях чувственных, но которое, будучи само себе причина и источник всякого Начала, имеет свое жилище особо от чувственного и от времени; и чтобы удостовериться в том, что я подтверждал несколько раз, то есть, сколь мало нужны к бытию его произведения чувственные, хотя и от него происходят они, то надлежит только приметить, какое число ему приличествует; всяк знает, что оное есть Единица.
Что ни делай над сим числом, взяв его само в себе; то есть, умножай, возводи в такую степень, какую может представить воображение, ищи радиксов всех сих степеней, всегда выходить будет искомое число единица: и так, поелику сие число один есть само себе и радикс, и квадрат, и все степени; то необходимо должно оно существовать само собою и независимо от всякого другого Существа.
Не говорю я о делении; потому что оно имеет место токмо в сложном, но никогда в простом числе, какова единица; и сие подтверждается тем, что я сказал о ничтожестве дробей.
Не говорю также и о сложении; ибо то очевидно, что оно токмо быть может в вещах сложных и что Существо, которое имеет в себе все, не может принять приложении никакого другого Существа, что и служит доказательством на вышесказанное мною о Веществе, в котором то, что употребляется для возрастания и питания Существ телесных, ни мало ни примешивается к их Началам.
Но я говорю о умножении, или о возвышении степеней, также о извлечении радиксов; потому что одно есть изображение свойства производительного врожденного во всяком Существе простом, а другое есть изображение соответствия всякого Существа простого к его произведениям; ибо чрез сие соответствие производится восстановление, или приведение в целость.
Сие должно нас утвердить, что сей первый бок квадрата, сие число ОДИН, или первая Причина, которой оно есть отличительный знак, производит все само собою, получает все от себя, или принадлежащее себе.
Второй бок принадлежит сей Причине действующей и разумной, которую представлял я во все течение сего Сочинения, яко занимающую первое место между причинами временными, и которая чрез действующую свою способность направляет течение Натуры и Существ телесных, равно как чрез разумную свою способность направляет все стопы человека, который, поколику разумное Существо, подобен ей.
Сей Причине мы приписываем второй бок квадрата для того, что как сей второй бок есть ближайший к радиксу, так Причина действующая и разумная является непосредственно после Существа первого, которое существует вне временных вещей. Поставя же ее в сравнение со вторым боком квадрата, должны приписать ей и число двойственное; да мы и видим, что ни к какому Существу не можем справедливее приложить сего двойственного числа, как к сей Причине; понеже сама она показывает нам его как чрез вторичный чин свой, так и чрез двоякое свойство, котроым она обладает.
Да и в самом деле, столь истинно то, что сия Причина действующая и разумная есть первый действователь над всем временным и чувственным, что ничто бы здесь не существовало без ее помощи, и так сказать, не начавшись ею.
Не доказывает ли сего нам самый квадрат? Второй бок его, о котором теперь рассуждаем, не есть ли первая степень и первый шаг к обнаружению могуществ радикса его? Словом, не есть ли он изображение сей прямой линии, которая есть первое произведение точки и без которой никогда бы не было ни поверхности, ни твердого тела?
И так в квадрате мы находим уже два пункта важнейшие для человека, то есть познание Причины первой всеобщей и познание Причины второй, изобразующей первую в чувственных вещах, и которая есть первый ее Действователь временный.
Выше сего довольно пространно говорил и о великих принадлежностях сей Причины второй действующей и разумной, и для того не возобновлю сего здесь; а ежели кто хочет иметь о ней точную идею ей сходственную, то довольно не забывать никогда того, что она есть образ первой Причины и что всю власть ее имеет над всем тем, что происходит во Времени; сие есть самое истинное о ней понятие, которое притом покажет человеку, есть ли какое другое после нее Существо во Времени, на которое бы лучше мог он положить упование свое.
Третий бок есть тот, который означает все содействия, какие б они ни были, то есть как телесные и чувственные, так и невещественные и которые вне Времени; ибо как есть Квадрат принадлежащий времени, и Квадрат независящий от времени, так и содействия есть соединенные с тем, или другим Квадратом; потому что каждый из них имеет власть являть свои произведения; а как произведения, являемые и в том и другом Отделении вещей, суть всегда числом три, то для того мы и относим их к третьему боку Квадрата.
Сие совершенно согласует с тем, что показано было в телесных произведениях, которые все суть состав трех Стихий, но должно заметить великую разность, которая, не смотря на подобие числа их, находится между временными произведениями и теми, которые не суть во времени: сии, происшед прямо от первой Причины, суть Существа простые, как и она, и следственно имеют бытие совершенное, которого ничто не может уничтожить; а те, рождены будучи от вторичной Причины, не могут иметь равных с первыми преимуществ, но необходимо должны чувствовать низость своего Начала; чего ради бытие их и есть преходящее, и они не суть самостоятельны как бы Существа истые.
Сие показывает нам явственно третий бок квадрата; ибо как второй дал нам линию, то третий даст поверхность: и поелику число три есть купно и число поверхности и число Тел; то явствует, что Тела составлены из поверхностей, то есть из таких сущностей, которые суть только покрышка, или наружность внешняя Существа, но которым не принадлежит ни твердость, ни жизнь.
В самом деле, последнее производство в человеческой Геометрии, которое предписывается в составлении твердых тел, есть токмо повторение предыдущих, то есть тех, которые составили линию и поверхность; ибо глубина, рождаемая сим третьим и последним производством, есть не иное что, как вертикальное направление многих линий вместе; а вся разность в том, что в первых производствах направление линий было горизонтальное; и так сия глубина есть всегда произведение линий, а потому она не иное что быть может, как собрание поверхностей.
Хочет ли кто теперь к случаю научиться точнее ценить, что такое Тела? К исполнению сего стоит только возвратно следовать тому порядку, коим они составились. Твердые Тела составлены из поверхностей, поверхности из линий, линии из точек, то есть из Начал, не имеющих ни длины, ни ширины, ни глубины; словом, которые никакому измерению Вещества не подлежат, так как я сие пространно показал в своем месте.
И так, приведя таким образом Тела к их источнику и к первобытной сущности, увидишь, какую идею должно иметь о Веществе.
Наконец четвертый бок квадрата, изображая четверное Число, от которого все вещи получили свое происхождение, представляет нам Число всего того, что есть Центр, или Начало, в каком бы отделении вещей то ни было: но как мы довольно говорили о всеобщем Начале, Которое вне Времени, а сей квадрат, о котором теперь говорим, Имеет своим предметом временное, то чрез четвертый бок его должно разуметь разные Начала, действующие во временном отделении, то есть как те, которые обладают разумными способностями, так и те, которые чувственные токмо и телесные способности имеют; а что касается до невещественных Начал Существ телесных, о которых мы столь пространно объяснялись, сколько позволено было, то не упомянем здесь ни о их разных свойствах, ни о врожденном их действии, ни о необходимой им надобности второго действия для приведения в движение первого; словом, ниже о всех сих примечаниях, касательных до Законов и течения Натуры вещественной.
А заметим только то, что отношение, которое может находиться между сими Началами телесными и четвертым боком квадрата, есть новое доказательство, что они, яко четверные, или яко Центры, суть Существа простые, отделенные от Вещества, и потому неразрушимые, хотя произведения их чувственные, которые суть не иное что, как сложения, могут по природе своей разрушаться.
И так должны мы теперь обратить внимание наше единственно на Начала невещественные, а из сих Начал приличнее всех теперь можем устремить наш взор на человека; понеже для него более и сие сочинение предприятно; понеже в нем паче должны существенно находиться все силы, содержащиеся в сем важном Квадрате, о котором речь идет; понеже наконец сей Квадрат и начертан для человека и есть истинный источник познаний и просвещения, которых сей человек по несчастию лишился.
И так, рассматривая прилежно четвертый бок сего квадрата, человек научится воистину знать цену его и преимущества. Тут увидит он ясно Заблуждения, которыми люди затмили основание и предмет самой Математики; увидит, как они обманываются, когда на место Законов простых сей высокой Науки поставляют свои ошибочные и неверные решения, и как много вредят себе тем, что заключают ее в пределы рассмотрения вещественных Дел Натуры, когда напротив, употребляя ее иным образом, могли бы получить от нее драгоценные плоды.
Но известно, что человек не может уже ныне взирать на сей квадрат с той стороны, с какой мог прежде, и что из четырех разных отделений, содержащихся в нем, занимает ныне самое незнатное и мрачное, когда напротив в первобытности своей занимал первое и светлейшее.
Тогда он, почерпая знания из самого источника и без труда и утомления приближаясь к Началу, давшему ему бытие, наслаждался миром и беспредельным благоденствием; понеже был он в своей Стихии. Сим средством мог он с пользою и безопасно направлять свое шествие во всей Натуре; ибо, имея владычество над тремя отделениями нижними квадрата временного, мог ими управлять по изволению без всякой боязни и препятствия; ради свойств, говорю, соединенных с сим высоким местом, имел он верное сведение о всех Существах, составляющих сию телесную Натуру, и тогда не был он подвержен опасности смешать свою собственную Сущность с Сущностию их.
Du carré temporel — О временном квадрате
Напротив того, ныне изгнанный в последнее отделение Квадрата временного, Находится он при краю сей самой Натуры телесной, которая некогда была ему покорена и от которой никогда не должен был он терпеть противления и суровости. Нет у него более сего преимущества драгоценного, которым он наслаждался во всем его пространстве, когда, имея место свое между квадратом временным и между тем, который вне времени, мог читать вдруг и в том и в другом. Вместо сего света, от которого мог бы он не отлучаться никогда, видит вокруг себя страшную темноту, Подвергающую его всем страданиям, сродным телу его, и всем заблуждениям, в которые влечется он в мысли своей чрез ложное употребление воли и чрез злоупотребление всех разумных своих способностей.
И так весьма то истинно, что невозможно ныне человеку без вспоможения достигнуть к познаниям, содержащимся в Квадрате, о котором говорим; понеже он не является ему в том виде, который один может сделать ему его вразумительным.
Ressources de l’Homme — Возможности Человека
Но я не хочу, как тоя обещал, приводить в уныние человека, Напротив желал бы я возжечь в нем надежду, которая бы никогда не угасала; хотел бы излиять утешение на бедность его, принудя сравнить ее с теми средствами, которые близ себя имеет, чтобы освободиться от нее.
И так я намерен устремить взор его на принадлежность нетленную, которою совершенно обладал он в своей первобытности и которою пользоваться ему ныне не только не совсем запрещено, но на которую еще имеет право, и которая одна представляет ему единственный путь и единственное средство возвратить сие важное место, о котором говорим.
Не покажется никак мечтательным то, что я здесь утверждаю, когда рассудить, что и в самом своем лишении человек имеет еще способности желания и воли, а имея способности, надобно иметь и принадлежности для изъявления оных; понеже и самая первая Причина подвержена тому, как и все, что к сущности ее принадлежит, что не может ничего являть без помощи своих принадлежностей.
Правда, что как способности сего Начала первого столь же бесконечны, как и числа, то и соответствующие им принадлежности равномерно должны быть не ограничены; ибо сие первое Начало являет произведения не токмо вне времени, для которых употребляет сущие в нем принадлежности, разнящиеся друг от друга токмо различными своими свойствами; но еще являет оно произведения во времени, для которых, кроме помощи принадлежностей неразлучных с ним самим, потребны ему были сверх того принадлежности вне его, происходящие от него, действующие чрез него, но которые не суть само оно: и сие составляет Закон Существ телесных и изъясняет свойственное действие вселенной.
Но хотя явления, которые должен делать человек, никак не могут сравнены быть с явлениями первой Причины: однако не можно отнять у него признанных нами способностей, равно как и надобности принадлежностей, сходственных сим способностям, дабы можно было привести их в свою силу; и понеже сии принадлежности тут те же, какими некогда он оказывал свою великость, то мы увидим, что он должен ожидать и ныне той же помощи от них, ежели только будет иметь постоянную волю употреблять их, и возымеет к ним всю доверенность.
7. ATTRIBUTS DE L’HOMME — СВОЙСТВА ЧЕЛОВЕКА
Сии выше всякой цены принадлежности, и в которых находится единственное пособие для человека, содержатся в знании языков, то есть втой общей всему человеческому племени способности сообщать свои мысли; в способности, которую все народы действительно употребляли и старались приводить в совершенство, но с малою для себя пользою; потому что не обратили ее к истинной ее цели.
Мы видим явственно, что преимущества, соединенные с даром слова, суть существенные права человека; понеже посредством их имеет он сообщение с подобными себе и делает чувствительными для них все свои мысли и внутренние движения. И сие есть единственное средство, могущее удовольствовать его желания в сем деле; ибо все знаки, какие к заменению дара глаголания употреблены для лишенных оного от природы, или случайно, весьма несовершенно соответствуют сему намерению.
Des langues factices — О языках фактических
Обыкновенно у них заключается все в подтверждениях, или отрицаниях, которые суть следствие вопроса; а когда не вопрошают их, то не могут они сами собою мысль свою сделать нам внятною, разве, что все равно, когда самая вещь пред глазами их, то, осязанием, или другими указательными знаками дают нам разуметь, к чему хотят ее относить.
Которые из них приобрели большее искусство, тех разумеют только учителя их, или, кто знает условные их знания: но в таком случае, хотя и есть сие некоторый род разговора, однако нельзя сказать, чтоб то был истинный Язык, во-первых, потому, что он не есть общий всем людям; а во-вторых, потому, что весьма недостаточен в изражении; поелику лишен тех изящнейших преимуществ, которые находятся в произношении.
И так ни в сем искусстве и ни в каком из выдуманных Языков не находятся истинные принадлежности человека; потому что все в них есть условное и произвольное и непрестанно изменяется, и следственно не видно тут истинного свойства.
De l’unité des langues — Об общности языков
Из сего объяснения можем уже представить себе, какое свойство должны иметь Языки; ибо я сказал, что они должны быть общи всем людям: но как можно быть им общими всем людям, когда не во всех них одинакие знаки; а сие собственно и значит, что надобно быть одному только Языку.
Не поставлю я в доказательство предложению моему сей жадности, с которою люди стараются выучивать многие Языки, и оказываемого нами некоего почтительного удивления в рассуждении тех, которые знают великое число оных, хотя сия жадность и сие удивление при всем том, что они лживы, суть знак нашего стремления ко всеобщности, или к Единице.
Не упомяну также и о том, как пристрастны некоторые Народы к собственному своему Языку и как каждый народ ревнив к своему наречию.
Еще менее стану говорить о уставленном между некоторыми Государями обычае писать на Языке мертвом, употребляемом ими обыкновенно во взаимных их торжественных сношениях, потому что сей обычай не токмо не всеобщий, но еще и происходит от столь тщетного побуждения, что в материи, предлагаемой мною, Не засуживает великого уважения.
И так в человеке самом надобно находить свидетельство и довод тому, что он сотворен иметь один Язык; а из того и можно будет узнать, по какому Заблуждению вздумано отрицать сию Истину и утверждать, что поелику Языки суть плоды навыка и взаимного согласия, то нельзя им не разнствовать между собою на подобие всех земных вещей; от чего и возомнили Примечатели, что можно быть вдруг многим Языкам равно истинным, хотя и разнствуют они друг от друга.
De la langue intellectuelle — Об языке умственном
Дабы несколько надежнее шествовать в сем поприще, потребую от них, чтоб рассмотрели, не сознают ли в себе двух родов Языков: одного чувственного указательного, посредством которого имеют сообщение с подобными себе; другого внутреннего, безмолвного, который однако предшествует внешнему и есть поистине мать оного.
Потом попрошу исследовать свойство сего внутреннего и скрытного Языка и увидеть, если он что иное, как не глас и изражение Начала, вне их сущего, которое начертывает в них мысль свою и которое делает сущным то, что в нем происходит.
По силе принятого нами понятия о сем Начале мы можем знать, что поелику все люди должны быть им управляемы, то во всех них надобно быть и единообразному направлению, одинакой цели и одинакому Закону, не взирая на необъятное многоразличие добрых мыслей, какие могут быть им чрез сие средство сообщаемы.
Поелику же сие направление должно быть единообразное, поелику сие скрытное изражение должно быть везде одинаково, то нет сомнений, что те люди, которые не допустили бы повредиться в себе следам сего внутреннего Языка, разумели бы его совершенно; ибо находили бы в нем везде единообразность с своими чувствованиями, видели бы в нем подобие изображение самых своих идей, узнали бы, что нет ни единой идеи, которая бы была чужда им, кроме тех, которые происходят от Начала зла; наконец удостоверились бы убедительнейшим образом, что Существо разумное, составляющее их, есть везде и всегда одинаково.
Отсюда познали бы они явственно, что истинный умственный Язык человека, будучи везде тот же, есть по существу своему един, что не может он никогда изменяться, и что нельзя быть им двум без того, чтоб один от другого не был опровержен и истреблен.
Когда же, как мы уже видели, Язык наружный и чувственный есть не иное что, как произведение Языка внутреннего и скрытного; если бы сей скрытный Язык всегда был сообразен Началу, долженствующему править им; если бы он был всегда один и тот же: то везде бы он производил одинаковое изражение чувственное и наружное; следственно хотя ныне и принуждены мы употреблять органы вещественные, однако имели бы мы еще общий Язык, вразумительный всем людям.
De la langue sensible — Об языке чувственном
Но когда же чувственные Языки начали разнствовать друг от друга? Когда приметили они разногласие в способе сообщения идей своих? Не тогда ли, как скрытное и внутренне изражение начало изменяться? Не тогда ли, как умственный разговор человека потемнел и престал быть творением чистой руки? Тогда человек, не имея более при себе света своего, Принял без разбору первую идею, какая встретилась умственному Существу его, и не почувствовал в том, что принял, ни разности, ни отношения с Началом истинным, от которого должен был все получать. Тогда наконец, как он стал предан самому себе, воля и воображение учинились единственным его прибежищем; и он последовал не столько по нужде, сколько по невежеству всем произведениям, какие от сих лживых путеводцев ему представляемы были.
Таким образом чувственное изражение совсем повредилось; потому что человек, не видя вещей в настоящем их естестве, дал им названия такие, которые происходили от него и которые, поелику несходны были с сими самыми вещами, не могли уже означать их, так как естественные их имена означали без всякого двоемыслия.
Ежели несколько людей последовали сей ложной дороге и столь неспособной к соблюдению единообразности; то всяк из них без сомнения давал тем же вещам разные названия; и сие повторяемо быв от многих и в продолжении времени проходя далее и далее, долженствует представить нам переменное и странное зрелище. Не усомнимся, что таким образом произошла разнота и разделение в Языках, и по силе вышесказанного мною, если бы и не имел я иных доказательств, довольно было бы и сего к удостоверению, что люди весьма удалились от их Начала. Ибо если бы все они следовали сему Началу, умственный Язык их был бы тот же, и следственно Языки их чувственные и внешние состояли бы из тех же знаков и тех же наречий.
Никто, уповаю, не будет спорить со мною в том, что я теперь сказал о природных и изразительных именах Существ; хотя в разных Языках, употребляемых на земле, не находим ни малой единообразности в именах, но мы должны верить, что надлежало бы им употребить такие имена, которыми бы означались вещи вообще и явственно: чего ради сии Языки, столь различные один от другого, не могут по справедливости приняты быть за истинные; да сверх того и каждый из них, как он ни ложен, Сам в себе представит нам явственный довод утверждаемого нами.
Слова, употребляемые в каждом Языке, хотя и произвольно приняты, не суть ли для тех, которым известно условное их значение, верный знак Существ, ими означаемых? Не находим ли во всех нас природной склонности изображать вещи такими знаками, или словами, которые кажутся быть сходственнейшими с оными? И не чувствуем ли внутреннего удовольствия купно и удивления, когда предлагаются нам такие знаки, изображения и начертания, которые более приближают нас к Природе представляемых вещей и делают их внятнейшими для нас?
Что ж иное в сем случае мы делаем, как не повторяем шествие самой Истины, которая уставила между всеми своими произведениями общий Язык, и даровав каждому из них имя собственное связанное с его сущностию, учинила их неподверженными никакому двусмыслию. Не предохранила ли бы она сим средством и людей, которые, будучи обязаны восстановлять союз свой с ее творениями, умели бы трудиться с успехом, чтоб познать истинные имена оных?
De l’origine des langues — О происхождении языков
И так не можем отрицать, чтобы в самом безобразии нашем и в нашем лишении не начертавали мы выразительных эмблем Закона Существ, и чтобы самое наше ложное употребление Языка не показывало нам, что можем его употреблять правильнее и полезнее, не преступая тем пределов Натуры, только бы не забывали источника, в котором Язык сей должен был получить свое происхождение.
И так нет сомнения, что когда бы Примечатели дошли к скрытом уи внутреннему выражению, которое прежде, нежели является наружу, производится в нас Началом разумным; то нашли бы в нем происхождение Языка чувственного, яко в истинном его Начале, а не в Причинах тленных и немощных, которых дело есть токмо исполнять собственный свой Закон, и которые больше сего ничего не могут произвести. Не подумали бы они тогда объяснять простыми Законами Вещества деяния высшего чину, которые прежде и после времени были и будут, не завися от Вещества. Не есть он расположение органов, ниже изобретение первых людей, которое, преходя от века к веку чрез пример и научение, продолжилось между родом человеческим до наших дней; но, как то увидим, он есть истинная принадлежность человека; и хотя человек противлением Закону своему лишился ее, однако остались в нем следы, могущие довести его до источника, если б имел он мужество следовать по них шаг за шагом и неотступно прилепиться к ним.
Expériences sur des enfants — Опыты над детьми
Я знаю, что о сем пункте спорятся еще между собою подобные мне; что не токмо не знают они, какой был первый Язык у людей, но даже от разногласия своего дошли до того, что не полагают источника его в человеке, утверждаясь на том, что не видят, чтоб он говорил природным Языком, когда с младенчества своего оставлен бывает сам себе.
Но не видят ли они, в чем недостаточно их примечание? Не знают ли они, что человек в своем состоянии лишения осужден ничего не производить, даже и разумными способностями, без помощи наружного противудействия, которое бы возбуждало его; а потому отнять у него сей Закон есть лишить его всех пособий, дарованных ему от Правосудия и довести до того, чтоб способности его, не произвед ни малого плода, потухли?
Однако нельзя отрицать, что Примечатели сию дорогу избрали в многократных своих опытах над младенцами, Пред которыми воздерживались говорить, дабы узнать природный их Язык. Когда увидели они, что дети не говорили ничего, или произносили невнятные токмо звуки; то и начали толковать сие по своему и построили свои мнения на деяниях, которые от их же расположения произошли. Но не очевидно лито, что и чувственная Натура, и умственный Закон равно призывают человека жить в обществе? Для чего же человек поставлен жить посреде подобных ему, которые читаются снискавшими уже свое восстановление, ежели не для того, чтобы получить от них нужную себе помощь, дабы усыпленные свои способности оживить и уметь ими действовать к своей пользе.
И так лишать его должной ему помощи есть прямо вооружаться противу обоих сих Законов и противу человека: надобно быть несмысленну, Чтобы решительно судить о нем, отнявши у него все средства, долженствующие научить его употреблению способностей ими оспориваемых и которых почитают несродным ему. Сие есть то же, как и положить зерно на камень, и потом говорить, что оно неспособно принести плод.
Но ежели, не входя в дальние подробности, видим, что человек, лишенный необходимо нужных вспоможений, не может произвести никакого Языка постоянного, и что однако есть Языки; то где же можно найти происхождение сего всеобщего Языка и не должно ли согласиться, что тот, который первый мог учить ему, конечно получил его не от руки человеков?
Du langage des êtres sensibles — Об языке существ чувствующих
Знаю, есть род Языка природного и единообразного, который почти все Примечатели признают, которым человек изображает разные свои движения радости и печали, обнаруживающиеся в нем чрез свойственные тому звуки.
Но сей Язык, ежели можно его так назвать, имеет целию и руководителями своими телесные чувствования; чему самое убедительное доказательство есть то, что он равномерно и в скотах находится, из которых многие обнаруживают свои чувствования особливыми движениями и звуками.
При всем том не должен быть удивителен нам сей род Языка в животном, ежели припомним утвержденные выше сего начальные положения. Телесное Начало животного не есть ли невещественное, поелику нет ни единого Начала, которое бы было вещественное? А когда оно невещественно, не должно ли ему иметь способности; а когда есть у него способности, не надобно ли быть и средствам для обнаруживания оных? Но и сии средства, которые каждое Существо может иметь в своем употреблении, должны быть соразмерны способностям его; ибо если нет в них меры, которая находится во всем прочем, то сие было бы неправильность, но оной не можем допустить в Законах Существ.
По сей-то мере надлежит ценить род Языка, Которым скоты обнаруживают свои способности; ибо как они имеют только способность чувствовать, то и не нужны им большие средства, как токмо для показания, что они чувствуют; а сие они имеют.
Существа, не имеющие иных способностей, Кроме способности расти, оказывают ее явственно самым делом, но не показывают более ничего.
И так хотя скот имеет чувствования и оные выражает; хотя в теперешнем состоянии вещей сии чувствования суть двух родов, одни добрые, а другие злые; и хотя скот и те и другие изъявляет, радуясь, или страдая: при всем том нельзя далее сих границ распространить его Язык и все изобразительные знаки, которые составляют часть языка; таковые изражения отнюдь нельзя почитать за истинный Язык; понеже Языка дело есть изображать мысли, а мысли принадлежат Началам разумным; Начало же скота, Как то я выше доказал, хотя и невещественно, но не есть разумное.
Rapport du langage aux faculties — От языков к способностям
Ежели имеем причины не принимать за действительные Язык тех знаков изобразительных, которыми скот показывает свои чувствования; то, хотя человек, яко животное, имеет также сии чувствования и ко изъявлению их средства, не можем однако никак допустить, чтоб сей ограниченный и темный Язык мог сравниваться с тем, к которому разумная Природа людей делает их способными.
Важное и поучительное было бы упражнение примечать во всей Натуре сию меру, которая находится между способностями Существ и средствами, дарованными им к изображению оных. Здесь увидели бы мы, что чем далее они по природе своей от первого кольца цепи, тем менее способности их. Также увидели бы, что и средства изображательные в точности следуют сему же нисхождению, и в сем смысле могли бы мы приписать Язык и самому малейшему Существу; понеже сей Язык есть не иное что, как выражение способностей их и то единообразие, без которого не было бы ни общения, ни соответствия, ни сродства между Существами того же отделения.
Однако в сем исследовании надлежит рачительно каждое Существо относить к его отделению и не приписывать одному того, что другому принадлежит: не должно прилагать минералу всех способностей растений, ниже одинакого способа обнаруживания оных; ни приписывать растению то, что примечается в животном; тем паче сим Существам нижним, которые имеют действие преходящее, не должно приписывать всего того, что мы открыли в человеке. В противном случае падем в сие ужасное смещение Языков, которое есть начало всех наших заблуждений и истинный источник невежества нашего; ибо тогда всех Существ естество будет нам казаться не в надлежащем виде.
Но как сие предложение ради пространства своего невместно моему Сочинению, то довольно, что я указал его; а пространнее объяснять его оставляю тем, которые смиренно занимаются частными предложениями, а не столь обширными, о каковом я теперь рассуждаю.
De la langue universelle — Об языке универсальном
И так обращаюсь к сему истинному и первобытному Языку, который есть драгоценное пособие человека. Паки объявляю, что человек, яко Существу невещественному и разумному, надобно было с первым свои бытием купно получить способности вышние, а следственно и принадлежности, нужные к обнаруживанию оных; что сии принадлежности не иное что, как знание Языка общего всем Существам мыслящим; что сему всеобщему языку надлежало преподану быть от единого и того же Начала, которого он есть истинный знак; что человек, не имея более в целости сих способностей, понеже видели мы, что даже и мысль его не от него зависит, лишился и сопряженных с ними принадлежностей; и что для сего не находим в нем сего постоянного и неизменного Языка.
Но также должно повторить и то, что не потерял он надежды возразить оный Язык, и что мужеством и трудами может паки приобресть прежние свои права.
Если б позволено было привести доводы сему, я показал, что вся земля исполнена ими, и что от зачала мира был язык, который никогда не терялся и который не погибнет и после кончины мира, хотя надлежит ему тогда сделаться простее; показал бы я, что во всяком Племени были люди, которые знали его; что некоторые из них, разлученные веками и самые современники, хотя и в дальнем расстоянии друг от друга, понимали один другого посредством сего всеобщего и негиблющего Языка.
Чрез сей язык можно б было узнать, каким образом истинные Законодатели научились Законам и правилам, по которым поступали во все времена люди, обладавшие правдою, и как они, следуя сим образцам, удостоверялись, что шествие их правильно. В нем же можно бы увидеть истинные воинские правила, которым научены были великие полководцы и которые ими употребляемы были с толиким успехом в сражениях.
Он дал бы ключ ко всем вычислениям, и познание строения и разрешения Существ, равно как и приведения их в целость. Он показал бы силы Севера, причину уклонения магнитной стрелки, девственную землю, которая есть цель желания искателей сокровенной Философии. Наконец, не входя здесь в подробное описание преимуществ его, смело могу сказать, что оные суть неисчислимы, и что нет такого Существа, на которого бы не простиралась его власть и которого бы он не освещал.
Но кроме того, что нельзя мне здесь быть откровенну, не наруша моего обещания и моих обязанностей, бесполезно говорить о сем яснее;
Что ж касается до тех, которые уже на пути науки, то довольно им и того, что я сказал и не нужно им поднимать другого конца покрова.
И так для показания всеобщего соответствия утверждаемых мною положений не могу я больше ничего сделать, как просить моих Читателей, чтобы вспомнили о той книге, в десяти листах состоящей, которая дана была человеку в первом его происхождении, и которая осталась у него и при втором его рождении, но коея истинный ключ и разумение отняты у него; еще прошу их посмотреть, не могут ли найти отношений между свойствами сей книги и свойством Языка постоянного и единственного, и нет ли между ими весьма великого сродства, и постараться изъяснить их друг другом; ибо действительно здесь-то найдется Ключ науки; и когда упоминаемая книга содержит все познания, как то показано в своем месте, то и язык, о котором теперь слово, есть истинная ее Азбука.
De l’écriture et de la parole — О письменности и словесности
С тою же осторожностию говорить я должен о другом пункте, который с преждереченным тесно соединен, то есть о средствах, которыми обнаруживается сей Язык. Сие делается двумя способами, как и во всех Языках, то есть словесным выражением и знаками изобразительными, или письмом; одно доходит к нашему сведению чрез чувство слуха, а другое чрез чувство зрения, которые одни из наших чувств надлежат к делам умственным, и сие только в человеке; ибо у скота хотя и есть оба сии чувства, но они определены для вещественного и чувственного; понеже он не имеет разумения: у животного слух и зрение равно, как и прочие чувства, имеют целию сохранять нераздельное телесное; и для того скоты не имеют ни дара слова, ни писания.
И так сие есть истинно, что сими двумя средствами человек достигает познания столь многих высоких вещей; и что сей Язык действительно употребляет в помощь чувства человеческие, дабы подать ему понятие о своей точности, силе и правильности.
Да и как быть сему иначе? Ибо не может человек ничего получить, как токмо чрез чувства; потому что и в первобытном состоянии имел он чувства, чрез которые все содеваемо было, как и ныне, с тою только разностию, что неспособны они были тогда так изменяться в своих содействиях, как телесные чувства Вещества, которые представляют ему токмо сомнительство, и суть главные орудия заблуждений его.
Сверх того, как бы мог он разуметь людей, которые или прежде его, или в отдалении жили, если не помощию писания? Однако надобно согласиться и в том, что сии люди прежде бывшие, или отдаленные, могут иметь Переводчиков, или Толкователей, которые, Равно с ними обучены будучи истинным правилам Языка, о котором говорим, употребляют его в разговорах, и таким образом сближают времена и отдаленные места.
Сие есть купно и величайшее удовольствие, которое истинный Язык может доставить; понеже сей глас гораздо научительнее, но также и самый редкий, и между людьми дар писания гораздо чаще бывает обретаем, нежели дар слова.
Причина сему та, что в теперешнем состоянии не иначе можем восходить, как постепенно; и сие неоспоримо в рассуждении всех Языков: чувство зрения ниже слуха; потому что чрез слышание человек посредством слова обретает в самой сущности изъяснение живое, или то, что есть умственное в Языке; напротив, писание есть не иное что, как Указатель, предлагающий взору изображение мертвое и предметы вещественные.
Но как бы то ни было, посредством слова и писания, свойственных истинному Языку, человек может научиться всему, что относится к древнейшим вещам; ибо никто столько не говорил и не писал, сколько первые человеки, хотя ныне несравненно более Книг делается, нежели прежде. Правда, что многие из Древних и Новых обезобразили сие писание и сей Язык, но человек может узнать тех, которыми сделаны сии пагубные погрешности; а чрез то увидит явственно происхождение всех Языков на земле, и как они удалились от первого Языка, и какую связь имели сии удаления с мраком и невежеством Народов, от чего они низверглись в бездну злополучий, на которые они роптали вместо того, чтобы приписать их себе самим.
Узнает он также, что рука, которая поражала таким образом сих Народов, имела намерение токмо наказать их, а не предать навсегда отчаянию; ибо удовлетворяя своему правосудию, возвратила им первый Язык их, и еще распространенный больше прежнего, дабы они не только поправили свои неустройства, но чтобы и наперед имели средства предохранять себя от оных.
Не иссыхающие руки слову моему открыл бы я, когда б позволено мне было распространиться в описании бесчисленных преимуществ, содержащихся в тех разных средствах, которые сей Язык употребляет для слуха и очей. Однако ежели вразумлено то, что он в воздаяние себе требует совершенного пожертвования воли человека, и что он внятен только тем, которые отступились от себя самих с тем, чтобы действовал на них во всей своей силе Закон Причины действующей и разумной, долженствующие управлять человеков, равно как и всею Вселенною; то легко усмотреть, многим ли он известен быть может. При всем том сей Язык ни на минуту не престает действовать как словами, так и писанием, но человек в том только и упражняется, чтоб заграждать свой слух, и ищет писания в книгах: как же быть вразумительным для него истинному Языку?
De l’uniformité des langues — О единообразии языков
Таковая принадлежность, которой теперь начертал я изображение, конечно не может иметь равной себе никакой другой принадлежности. И потому не без важной причины объявил я ее единственною, отменною и неподверженною никаким изменениям, которым люди могут предаваться в сем деле.
Но не довольно доказать необходимость такового Языка в Существах разумных для выражения способностей их; не довольно также удостоверить о бытии его тем, что все истинные Законодатели и другие славные люди в нем почерпнули свои Законы и пружины всех великих дел своих: надлежит еще показать в самом человеке точное существование его, дабы не осталось ему ни малейшего сомнения; надлежит открыть ему, что все множество Языков, употребляемых подобными его, разнствуют друг от друга чувственным токмо выражением как в словах, так и в письме; но что касается до Начала, то ни един из них не удалился от него, что все они идут одинакою дорогою, что отнюдь не возможно им взять иную: словом, что все Народы земли имеют одинакий Язык, хотя едва ли найдутся два, которые б разумели друг друга.
De la grammaire — О грамматике
Нельзя спорить, что Язык, сколько б он несовершен ни был, управляется Грамматикою. Сия же Грамматика, будучи не иное что, как производство порядка, Сродного нашим разумным способностям, столь тесно сопряжена с их внутренним Языком, что можно почитать их неразлучными.
Сия-то Грамматика есть неизменяемое правило дара глаголания у всех Народов. Сему-то Закону все они необходимо подвержены, даже когда и самое худое делают употребление разумных своих способностей, или своего Языка внутреннего и тайного; ибо как сия Грамматика служит только к тому, чтобы править выражением идей наших, то не судит она, сообразны ли они единственному Началу, которое долженствует их оживлять; ее дело есть учинять сие изражение правильным, что всегда неминуемо и сбывается; понеже когда действует Грамматика, всегда правдива бывает, или не сказывает ничего.
Я употреблю в довод только то, что входит в составление речи, или что вообще известно под именем частей речи. Из сих частей речи некоторые суть неподвижные, коренные и неотменено нужные к полному изражению мысли, и суть числом три; прочие же суть прибавочные, и число их не у всех вообще есть определенное.
Три коренные части речи, без которых отнюдь не возможно изразить мысль, суть: имя, или местоимение действительное; глагол, который изображает, как что существует и действует; наконец, имя, или местоимение страдательное, которое есть подлежащее, или произведение действия. Пусть всякий человек исследует сие положение с какою угодно строгостию; увидит, что нельзя быть никакой речи без того, чтоб не представляла она действия, что нельзя вообразить себе действия, которое б не было управляемо действователем движущим оное и от которого не воспоследовало бы содеяния, сбывшегося уже или долженствующего, или могущего от того произойти; что ежели отнять которую-нибудь из сих трех частей, то не можем иметь полного понятия о мысли и почувствуем, что чего-то не достает к порядку, которого смысл наш требует.
В самом деле, Имя, или единое существительное не сказывает ничего, когда не сопряжено с действователем, движущим его, и с глаголом, который означает, каким образом сей действователь движет, или располагает сие имя. Отними который-нибудь из сих трех знаков; речь будет представлять идею недостаточную, к которой разум наш будет ожидать дополнения; напротив сими тремя только знаками можем дополнить мысль; ибо можем ими представить действователя, действие и содеяние, или подлежащее.
И так неоспоримо то, что сей Закон Грамматики есть неизменяемый, и что в каком языке ни возьми пример, найдешь его сообразным утвержденному мною начальному правилу; понеже оно есть правило самой Натуры и Законов, существенно уставленных в разумных способностях человека.
Теперь обрати мысль свою на сказанное мною о весе, числе и мере; рассмотри, не объемлют ли сии Законы во владычестве своем человека со всем, что в нем и от него происходит; вспомни еще и то, что я сказал о славном тройном числе, которое объявил я всеобщим, исследуй, есть ли вещь, которой бы оно не обымало: и тогда научись иметь благороднейшую идею, нежели какую до ныне имеют о том Существе, которое, не взирая на свое униженное состояние, может столь высоко возводить взор свой, которое может такие познания привлекать к себе и понимать вдруг столь великое Целое.
Однако могут мне возразить, что есть случаи, в которых признанные мною три части яко начальные не все изражены: часто две только, иногда одна, а иногда и ни которой нет, как то в отрицании, или подтверждении. Но сие возражение само собою падет, ежели приметить, что во всех сих случаях число трех частей начальных остается всегда в своей силе и Закон его всегда стоит непреложен; потому что не выраженные части речи подразумеваются, Пребывают в своем чине, и другие части не могут произвести своего дела, как по силе умолчанного союза своего с оными.
Да и в самом деле, когда я отвечаю на вопрос односложным словом, сие односложное представляет изображение Начала тройственного; ибо им указуется с моей стороны на какое-нибудь действие, относящееся к предлагаемой вещи; а в вопросе самом изражены части речи, подразумеваемые в моем ответе. На сие не скажу я примера; его всяк легко себе сделать может.
И так везде я вижу с явственным удостоверением три знака действователя, действия и произведения; и как сей порядок есть общий всем Существам мыслящим, то смело могу сказать, что ежели они и захотят, то не возмогут удалиться от него.
Не говорю я о порядке, в каком бы должно стоять сим трем знакам в сходственность порядку способностей, которые ими изображаются: сей порядок без сомнения превращен стал, когда побывал в руках человеческих, и все почти Языки Народов в сем разнствуют. Но поелику истинный Язык есть единствен, то и расположение сих знаков не было бы подвержено таким разногласиям, когда бы человек умел сохранить оный.
Однако не надобно думать, что и в самом истинном Языке сии знаки всегда расположены были в том же порядке, в каком они суть в наших умных способностях, ибо сии знаки суть токмо чувственное изображение оных; а я показал уже, что чувственное никогда не может иметь одинакого течения с умным, то есть, что произведению никогда не могут быть совместны те же Законы, какие Началу его родителю.
Но превосходил бы сей язык все прочие тем, что его чувственное выражение никогда бы не изменялось и сообразовалось бы без малейшей перемены порядку и Законам, которые собственно и в особливости принадлежат сущности его. Сверх же сего Язык сей имел бы то преимущество, как уже мы видели, что не был бы подвержен никакому обоюдному знаменованию, а всегда бы оное было одинаково; понеже оно связано с природою вещей, а природа вещей неизменяема.
Du Verbe — О Глаголе
Один из трех начальных знаков, необходимо нужных во всяком выражении мыслей наших, заслуживает наше внимание предпочтительно пред прочими, о котором теперь нечто скажем: сей есть знак, связывающий два прочие, и который в наших способностях умных есть образ действия, а в началах телесных образ Меркурия; словом, сей есть то знак, который у Грамматиков называется Глаголом.
И так не должно забывать, что когда он есть изображение действия, то на нем утверждается всякое чувственное творение; и поелику свойство действия есть все делать, то свойство знака его, или образа, есть представлять и означать все то, что делается.
Размысли же теперь о свойствах сего знака в сложении речи; приметь, что чем он сильнее и выразительнее, тем чувствительнее и явственнее бывают содействия, происходящие от него; последуй сему опыту, который легко сделать; увидишь, что во всех вещах, власти и условиям человеческим подверженных, содеяние их учреждаемо, Определяемо и одушевляемо бывает наипаче чрез Глагол. Наконец пусть рассмотрят Примечатели, не чрез сей ли знак, называемый Глаголом, являемо бывает в нас все, что ни есть умственнейшее и действительнейшее; не он ли один способен подкрепить, или ослабить выражение; а имена действователя и подлежащего, единожды определенные, остаются всегда те же: и пусть потом судят, справедливо ли мы приписываем ему действие; понеже в самой вещи он есть хранитель его, и помощь его неотменно нужна к содеянию чего бы то ни было, или к выражению даже и безмолвному.
Здесь кстати заметить, от чего праздные Примечатели и умозрители Каббалисты ничего не находят? От того, что они всегда говорят, и никогда не ГЛАГОЛЮТ.
Не стану более распространяться о свойствах Глагола; разумные глаза могут и в том, что я сказал, сделать весьма важные открытия, и уверить себя, что в каждую минуту жизни своей человек представляет чувствительный образ тех средств, чрез которые все восприяло свое начало, действует и управляется.
И так вот еще Закон, которому все Существа, Имеющие дар Глагола, обязаны покоряться; и вот для чего сказал я, что все Народы земные имеют один Язык, хотя все они изъясняются различным образом.
Des parties accessoires du discours — О дополнительных частях речи
Не говорил я о прочих частях, входящих в составление речи; я назвал их просто прибавочными, которые в выражении служат вспоможением, дополняют недостаток слов и объясняют некоторые отношения действия; или они суть образы и повторения трех, которые признаны нами за существенно нужные к совершенному начертанию какой-нибудь мысли.
В самом деле, известно, что Члены, равно как и окончания имен в тех Языках, в которых нет Членов, служат к означению числа и рода имен и к определению существенных отношений между действователем, действием и подлежащим; что прилагательные изображают качества существительных имен, что Наречия суть прилагательные Глагола, или действия; и что наконец и прочие части речи составляют связь разговора и делают смысл его больше, или меньше выразительным, или периоды более полными и стройными; но как сии разные знаки не одинаким образом употребляются во всех Языках, но употребление их много зависит от нравов и обычаев Народов, которые, поелику соединены с чувственностию, последуют ее переменам; то нельзя их допустить в число частей речи недвижных и непреложных; и так не приведем их в число доводов о единстве языка человеческого.
Rapports universels de la grammaire — Универсальные отношения грамматики
Однако желаю, чтобы Грамматисты разбирали свою Науку с большим вниманием, нежели как оную разбирали до ныне. Они признаются, что Языки происходят из такого источника, который выше человека, и что все Законы оных написаны самою Натурою; но сие темное чувствование не великий успех в них произвело, и они ни мало и не подозревают того, что можно бы в Языках найти.
Желает ли кто знать причину сего; она есть следующая: они делают с Грамматикою то же, что Примечатели делают со всеми Науками, то есть, мимоходом взглядывают на Начало, и не имея столько мужества, чтобы рассматривать его долее, углубляются в подробности порядка чувственного и механического, который объемлет все их способности и потемняет в них существеннейшую способность разумения.
И так да уверятся Грамматисты, что поелику Законы Науки их придержатся Начала, как и все прочие, то могут в оных открыть неисчерпаемый источник познаний и Истин, о которых едва ли имеют малейшую идею.
Предложенное здесь малое число оных Истин должно казаться им довольным к приведению их на путь: ежели и в сих увидели они явственно изобразительные знаки способностей Существ умных, то же могут в них увидеть и в отношении к тем Существам, которые не суть умные. В них могут почерпнуть чистое понятие о Началах поставленных над Веществом, ежели просто рассмотрят разность существительного с прилагательным: первое есть Существо, или Начало врожденное, а прилагательное изображает всякого роду способности, какие можно приписать сему Началу: но надлежит паче всего примечать, что прилагательное не может само собою присоединиться к существительному, Равно как существительное одно бессильно произвести прилагательное; и то и другое ожидает высшего действия, которое бы свело их вместе и связало по изволению своему; и так силою сего токмо действия могут они вступить в соединение и обнаружить свойства.
Приметим и то, что ставить кстати прилагательные есть дело мысли и разумения; мысли дело есть усматривать их, или творить, и как бы сообщать вещам, которые хочет ими одеть; и так да признаем разливающееся повсюду свойство сего действия всеобщего, которое мы выше сего заметили; ибо конечно мы везде его находим.
Сверх того сие ж самое действие, сообщив способности, или прилагательные Началам врожденным, или существительным, может по изволению расширять, умалять, и даже совсем брать их к себе обратно, и чрез то привесть Существо в прежнее его недейственное состояние: се образ довольно ощутительный производимого им над Натурою на самом деле.
Но в сем же разрешении Грамматисты могут видеть, не опасаясь обмануться, что прилагательное, которое есть токмо качество Существа, не может стоять без Начала, без подлежащего, или без существительного; напротив, существительное очень может быть значительно в речи без своих качеств, или прилагательных; из чего могут усмотреть отношение к предложенному выше о бытии Существ невещественных, не зависимом от чувственных способностей их; из сего также могут понять и то, что сказано о вечности Начал Вещества, хотя самое Вещество не может быть вечное; понеже оно, будучи токмо содействие соединения, есть не более, как прилагательное.
Потом из сего же могут уразуметь, как мог человек лишиться прежних своих принадлежностей: понеже оные дарованы ему от высшей руки; но ежели притом увидят воистину свой недостаток; признаются, что к возвращению сих преимуществ необходимо нужна помощь той же руки, которая отняла их и которая для обратного отдания оных ничего более не требует от человека, что уже я и прежде сказал, как токмо пожертвования собственной воли.
Могут они еще найти в шести Падежах шесть главных образований Вещества, равно как и описание деяний рождений его и всех перемен, которым оно подвержено. Роды будут им изображением Начала противуположных и непримиримых% словом? они могут учинять множество таковых примечаний, которые? не быв плод воображения, или Систем, удостоверят их в том, что есть всеобщее Начало и что во всем предводительствует та же и одна рука.
De la vraie langue — Об истинном языке
Но доказав сей язык единственный, всеобщий, являемый человеку даже и в самом состоянии его лишения, должен я ожидать, что Читатели мои полюбопытствуют знать, как называется и какого рода есть сей Язык.
Что касается имени, я не мог бы их удовлетворить, обещая ничему не давать имени; но если говорить о виде, я мог бы признаться, что это тот язык, о котором я уже говорил, что каждое слово дает собой истинное определение вещей и называет их так хорошо, что и лучше невозможно. Я добавил бы к этому, что это то, что делает предмет обещаний любого человека со всеми его основаниями, каждое из которых в особенности улучшает его, каждое из которых пытается отразить все особенности предмета, которые порождаются основаниями человеческими; так как определение настолько хорошо запечатлено в этих основаниях, то они не могут произвести ничего такого, что не описывало бы их характер.
Итак, я не могу никак лучше продемонстрировать это моим коллегам, чем заверить их связью с их собственным Естеством, и тем, что при этом языке только они являются мужчинами. Таким образом, если они увидят, что я неправ, говоря им, что этот язык универсален, и если несмотря на неверное употребление, которое они используют, никогда не будет возможным забыть этот язык полностью, так как чтобы достигнуть этого, нужно было бы придумать иную Природу; это все, что могу ответить на существующий вопрос.
Des ouvrages de l’Homme — O деяниях Человека
Я говорил, что этот язык обнаруживает себя двумя способами, как любой другой язык, в словесном выражении и в письменном; и как я только что сказал, есть только один момент – все дела человеческие носили субъективный характер, необходимо рассмотреть несколько, наконец, для того, чтобы лучше увидеть, всю их неверность, как они соотносятся со своим источником.
Рассмотрим сначала те из деяний, которые иллюстрируют вербальное выражение языка, они должны предложить нам наиболее верную и возвышенную идею; мы увидим далее те деяния, которые имеют отношение к характеристикам или письменному выражению этого языка.
Первый вид этих деяний включает в себя, как правило, все то, что считается людьми плодом гения, воображения, мышления и интеллекта, или в целом все то, что считается всевозможными видами Литературы и Искусства.
В этом виде человеческих произведений, которые все кажутся различными, мы видим однако господство одних и тех же замыслов, мы все их видим изображенными на один манер, который так описывается чтобы доказать данную тему и убедить в ее реальности или, как минимум, дать этому возможность.
Des productions intellectuelles — Об интеллектуальных продуктах
Если сторонники одного или другого из этих видов могут быть охвачены ревностью, и если они пытаются установить их влияние, распространяя презрение на другие виды, которые они не развивают, это очевидная ошибка, которую они делают в науке, и можно сомневаться лишь среди плодов интеллектуальной деятельности человека, которые будут иметь преимущества, ничего не принимая от других, и поддерживать в противовес их помощи и придавать более сильный вкус и менее двусмысленную красоту.
Эта идея принадлежит всем знающим людям, кто имеет истинный вкус; они знают, что это никогда не будет в универсальном и личном союзе, то, что их продукты могут обрести силу и устойчивость, и уже довольно давно все знают, что все разделы науки связаны между собой и взаимодействуют сообща.
И конечно, это естественное чувство человека, которое присутствует у него постоянно, даже если он должен выйти за пределы этого Принципа. Если Рассказчик хотел приговорить Науку, ему следовало бы выглядеть знающим человеком; если же Художник хотел бы подавить красноречие, его даже не будут слушать, если он не придаст своим словам важность.
Это также важное наблюдение, каким бы он ни был, он не даст никакого эффекта; и люди привыкли к этому, как и ко всему остальному, автоматически; и они начали различать все вещи и считать, что все виды человеческой деятельности сильно отличаются друг от друга и не подходят друг другу.
Не только интеллектуальные способности человека не могут быть выражены письменно, мы не должны строить различные виды, и все должно представлять один и тот же сюжет. Наоборот, так как эти способности очень различны, и мы можем увидеть эту разницу очень четко, естественно думать, что что-то должно показывать это различие, и они не могут с собой состыковаться или связаться; но в то же время все способности связаны, даже если различия есть, все эти способности не могут работать одна без другой, без помощи извне мы можем увидеть, что необходимо для взаимосвязи и нахождения источников всех интеллектуальных продуктов человека.
Я уже многое сказал насчет объекта, который не есть только лишь приложение к моему плану; я перехожу к проверке, которую я начал по отношению к взаимосвязям между универсальным и уникальным языком и различными интеллектуальными продуктами человека.
Каким бы ни был вид этих продуктов, мы можем разделить их на два класса, в которых они будут взаимосвязаны между собой, так как то, что существует, может быть только лишь интеллектуальным или чувственным, все, что человек может произвести, будет относиться либо к одному, либо к другому классу как объект. Правда, все люди фантазируют и производят ежедневно что-то в этом роде; и невозможно что-то сделать или сказать такое, что не подошло бы под определения этих двух классов. Как бы мы не разделяли интеллектуальные продукты, мы всегда будем видеть, что они постоянно стремятся к Истине, или задевать чувства умного человека, и создать ситуацию, в которой он не будет ощущать самого себя, он знает, что люди слепо поддаются плохому или хорошему влиянию.