О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ, ИЛИ ВОЗЗВАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА КО ВСЕОБЩЕМУ НАЧАЛУ ЗНАНИЯ

Сочинение, в котором открывается Примечателям сомнительность изысканий их и непрестанные их погрешности, и вместе указывается путь, по которому должно бы им шествовать к приобретению физической очевидности, о происхождении Добра и Зла, о Человеке, о Натуре вещественной, о Натуре невещественной, и о Натуре священной, об основании политических Правлений, о власти Государей, о правосудии Гражданском и Уголовном, о Науках, Языках и Художествах.

Философа Неизвестного.
Переведено с французского.
Иждивением Типографической […]
В Москве, в вольной Типографии И. Лопухина,
с указанного дозволения, 1785 года.

[download id=»18″ format=»pdf»]

Сочинение, предлагаемое от меня людям, не есть собрание догадок, не систему им представляю, а надеюсь, что гораздо полезнейший делаю им подарок. Однако же и не самую Науку пред ними положил; я возжигаю пред ними только луч собственного их светильника, дабы светом оного открылись те ложные идеи, которые и преподаны были о Истине, равно как и те слабые и опасные оружия, которые ненадежными руками употреблены были на ее защищение.
Чувствительно тронут я был, признаюсь, когда воззрел на теперешнее состояние Науки; увидел, как обезображена она заблуждениями; увидел страшный покров, которым ее одели, и за долг почел, ради пользы подобных мне, свергнуть оный.
Без сомнения к таковому предприятию потребно мне больше, нежели обыкновенные способы; но не изъяснения, какие употребляю здесь, довольно и того сказать, что они самой природы человеков придержатся; что они от начала вещей были всегда известны некоторым из людей, и что никогда не отымутся вовсе от Земли, доколе будут на оной существа мыслящие.
Вот откуда почерпнул я очевидность и доказательства тех истин, которых изысканием занимается вся вселенная.
После сего признания если бы и стали обвинять меня, что я проповедую неведомое Учение, по крайней мере не можно будет подозревать, будто я сам изобретатель оного; потому что, когда оно придержится природы человеков, то не только не от меня произошло, но даже и не возможно мне основательным образом утверждать какое-нибудь другое.
И воистину, если читатель не станет судить о Сочинении, прежде нежели обозрит все части оного и связь; если даст себе время возчувствовать важность и взаимный союз Начал, которые ему предлагаю; то признается, что они суть истинный ключ ко всем Аллегориям и таинственным Басням всех народов, первый источник Постановлений всякого рода, образец даже тех Законов, которыми управляется вселенная и на которых состоят все существа, то есть, они служат основанием всему, что существует, и всему, что содеется, в человеке ли и руками человека, или вне человека и независимо от воли его; и следственно вне сих Начал не можно быть истинной Науке.
Чрез что удобнее познает он, для чего видим между людьми всеобщее разногласие в Догматах и Системах; для чего усматривается неисчетное сие множество Сект Философских, Политических и относительных к Религии, из которых каждая столь же мало сама с собою согласна, сколько и с другими Сектами; для чего Начальники сих разных Сект, как ни стараются составить и основать себе постоянное Учение о важнейших пунктах и согласить частные мнения, не могут никогда в том успеть; для чего они, не представляя Ученикам своим ничего постоянного, не только не вселяют в них несомненного уверения, но еще подают им повод не доверять никакой Науке, поелику показаны им или воображательные, или недостаточные; для чего наконец Законоположители и Примечатели непрестанно обличают себя в том, что не имеют ни правила, ни доказательства на Истинное. Читатель заключит, говорю, что когда Начала, о которых здесь рассуждается, суть единственное основание всякой истины, то все сии заблуждения наводняют землю единственно от того, что оные начала забыты, и следственно должно думать, что они почти вообще от всех не познаны, потому что невежество и сомнительство суть как бы повсеместные.
Вот о каких вещах имущий познания человек может здесь приобресть идеи, более здравые и более сходные с природою того семени, которое в себе носит.
Однако ж, хотя Свет для всяких глаз светит, но и то весьма достоверно, что не всякие глаза могут видеть его в полном его сиянии. И сего ради малое число людей, хранящих Истины, мною возвещаемые, чрез торжественные обязательства, посвятили себя осторожности и скромности.
Чего ради и я намерен в сем Сочинении быть весьма скромным, и часто одевать себя таким покровом, который и самые необыкновенные глаза не всегда проникнуть могут, так что иногда я предлагать буду совсем иное, нежели о чем кажется говорю.
Для сей же причины хотя и соединяю в единую точку знатное число рассуждений разного содержания, однако ж едва первые черты показал я обширной той картины, какую мог бы представить; при всем том я сказал столько, что большей части людей есть о чем подумать, не исключая даже и тех, которые в Науке знаменитыми почитаются.
Поелику цель моя есть не иная, как благо человека вообще, и поелику паче всего не желаю сделать раздору между нераздельными; то ни на который из принятых Догматов не нападаю прямо, ниже на какое-нибудь из учрежденных Политических Установлений; и даже запретил себе в самых замечаниях моих о Науках и о разных Системах касаться всего того, что может иметь малейшее отношение к вещам весьма частным.
Сверх сего за ненужное почел я ссылаться на какие-нибудь свидетельства; во-первых, для того, что редко посещаю библиотеки, да в них и не находится тех книг, с которыми я советуюсь; во-вторых, для того, что Истины, на единых токмо свидетельствах основанные, не были бы уже Истинами.
Здесь прилично, думаю, показать порядок и план сего Сочинения. С самого начала представятся некоторые примечания о добре и зле, для чего новенькие Системы смешали одно с другим, и чрез то принуждены были не допускать никакой разности между ими. Краткое воззрение на человека объяснит обильно сие затруднение и покажет, для чего находится он еще в глубочайшем невежестве, не токмо в рассуждении того, что его окружает, но и в рассуждении истинной его природы. Различие, находящееся между его способностями, утвердится различиями, примечаемыми в способностях существ самых нижних; чрез что докажем всеобщность двойственного закона во всем, что покорено времени. Необходимость третьего временного закона тем очевиднее утвердится, что мы покажем, что двойственный закон есть совершенно в его зависимости.
Ошибки, учиненные во всех сих вещах, явственно откроют причину темноты, разнствия и сомнительства, которые видны во всех творениях людей, равно как во всех Установлениях гражданских и священных, к которым они привязаны; из чего познается, какой должен быть истинный источник Верховной Власти между ими, и всех прав, на которых состоят разные их учреждения. Таковое же сношение сделаем и в принятых началах в высоких Науках, а паче в Математике, где происхождение и истинная причина заблуждений очевидно окажутся.
Наконец, приведем на память человеку ту из его природных принадлежностей, которая наилучшим образом отличает его от прочих существ, и которая способнее всего к тому, чтобы приближить ко всем познаниям, приличным природе его. Все сие содержится в семи отделениях, которые хотя все на одном основании утверждаются, но каждое из них представляет особливое содержание.
Если некоторым трудно покажется допустить Начала, о которых напоминаю людям, то, поелику затруднение их произойдет от того, что они следовали собственному смыслу, а не смыслу Сочинения, не должны они ожидать от меня других истолкований, потому что и оные не яснее для них будут, как и самое сие Сочинение.
При чтении сих размышлений легко всяк усмотрит, что я мало старался о наружном их виде, и пренебрегал красоты изречения; но добросовестный читатель признается, что я излишне был в оном тщателен, ибо содержание книги моей не имело в том нужды.

О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ, ИЛИ ВОЗЗВАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА КО ВСЕОБЩЕМУ НАЧАЛУ ЗНАНИЯ.

О причинах ошибок

Невозможно без жалости взирать на человека, как он и мучится купно желанием знать, и не умеет проникнуть в причины ни единой вещи, а при всем том дерзновенно и отважно хочет показывать оные во всех вещах. Вместо того, чтобы обратить внимание на облежащую его тьму, и начать прежде около себя изведывать, как далеко в ней сам углублен, шествует прямо с такого надежностию, что будто не токмо расторгнет ее непременно, но как будто нет никакой преграды между ним и Наукою; тотчас даже напрягает все силы создать свою Истину и осмеливается поставить ее на месте той, которую должен бы в молчании почитать, и на которую ныне иного права почти не имеет, как желать ее и ожидать.
Когда он совершенно отлучен от Света, то можно ли ему одному зажечь светильник, долженствующий быть путеводителем его? Как может он собственными силами произвести такую Науку, которая бы решила все его сомнения? Блески и наружные виды истины, которые мнятся ему в очарованном его воображении, и которые он открывает, не исчезают ли от самого простого исследования их? И наделав себе таких без жизни и сущности призраков, не принужден ли бывает места их наполнять другими мечтами, которые вскоре получают ту же участь, и оставляют его погруженным в ужасном недоумении?
Однако не совсем бы несчастлив он был, если немощь его была единственной причиной погрешностей; состояние его не столь бы жалостно было; ибо как по естеству его нельзя ему обрести спокойствия нигде, как токмо в истине, то чем болезненнее были б для него опыты, тем более бы они приближали его к назначенной ему единственной цели.
Но есть еще источник заблуждений в развратности воли его: мы видим, что не только в пользу свою не употребляет он малого остатка сил своих, но напрягает их почти всегда противу Закона Существа своего; видим, говорю, что не токмо не почитает препятствием окружающую его тьму, но еще собственною рукою налагает покрывало на свои очи. И тогда, не видя ни малейшей светлости, впадает в отчаяние, или боязнь, и устремляется сам собою на стези пагубные, которые удаляют его навсегда от истинного его пути.
Таковою-то смесью слабостей и неразумия непрерывно подкрепляется невежество человека! Сей-то есть источник всегдашних ошибочных заключений его! И так, когда он истощает дни свои в тщетных и бесполезных усилиях, удивительно ли, что труды его или совсем бесплодны, или оставляют по себе единую горесть?
Напоминанием однако здесь об отдалении от пути и безрассудном по оному шествии подобных мне не только не хочу уничижить их пред собственными очами, но напротив, всеусердно желаю, чтобы они не упускали никогда из своего виду того величества, в которое могут облечься. О, если бы возмог я споспешествовать событию сего желания, постараясь отнять затруднения, удерживающие их, возбудить в них бодрость и показать им путь, ведущий к цели их желаний!
Как скоро человек захочет обратить взор свой на самого себя, при первом взгляде легко почувствует и признается, что есть для него определенная Наука, или очевидный Закон; потому что и всякому Существу оный дан, хотя не во всех вообще Существах находится; и потому что мы среди самых слабостей наших, невежества и заблуждений не иное что делаем, как ищем мира и света.
Следственно, хотя старание человека, которое он вседневно употребляет к достижению цели своего искания, и весьма редко награждаемо бывает успехом, однако не должно для сего думать, что сия цель мечтательная; но только человек не надлежащую избрал дорогу, и следовательно в величайшем находится недостаточестве; ибо не знает даже и пути, по которому идти должен.

De la vérité — Об истине

И так и теперь уже можно согласиться, что несчастие настоящего человека не в том, чтоб не знал он, что истина есть; но в том, что ошибается в естестве ее; ибо и те самые, которые старались отрицать ее, или опровергнуть, отнюдь не думали успеть в своем намерении, не поставя другой на место ее. В самом деле, они облекали свои химерические мнения именами силы, неизменяемости и повсемственности; одним словом, всеми свойствами, приличествующими Существу истинному и самобытному. Чувствовали они, что Истина не может быть таковою, не существуя действительно, не будучи неизменяема и совершенно не зависяща, и не имея начала своего бытия в самой себе; ибо если бы приняла она бытие свое от иного Начала, то сие могло бы паки погрузить ее в прежнее небытие и недействие, из которых была им изведена.
И так противоборцы истины своими собственными системами доказали, что они имеют ничем незагладимую идею о Истине. Повторим же сие, что большую часть людей мучит не столько то, что есть ли Истина, сколько то, что какая есть сия Истина.

Du bien et du mal — О добре и зле

Но возмущается часто сие чувствование, и сии ясные лучи света помрачаются в человеке от непрерывной смеси добра и зла, светлости и темноты, стройности и беспорядка, усмотренных им во Вселенной и в себе самом. Сие всеобщее противоборствие тревожит его, и мысли его приводят в такое замешательство, что трудно ему разобрать их. Огорчен будучи и изумлен столь странным стечением вещей, и желая оное себе изъяснить, предается пагубным мнениям, и скоро, лишась чувствования Истины, теряет и свое надеяние на нее. И так величайшее тот покажет ему благодеяние в сем горестном состоянии, кто уверит, что может он узнать источник и происхождение того беспорядка, который его изумляет, и кто не допустит его делать какие-либо заключения противу сей Истины, которую он исповедует, любит, и без которой пробыть не может.

Du bon et du mauvais principe — О хороших и плохих принципах

То неоспоримо, что взирая на применения и противности всех Существ Натуры, люди должны были признаться, что она подвержена влиянию добра и зла; а потому принуждены были необходимо признать для Начала противоположные. Примечание весьма благоразумное, и заключение, которое они из того вывели, самое справедливое. Но для чего ж не столь благоуспешно их покушение истолковать свойства сих двух Начал? Для чего положили они своей науке весьма тесное основание, которое принуждает их самих разорять ежеминутно сооружаемые на оном свои системы?
Причиною сему то, что, пренебрегши истинными средствами научаться, отважились безрассудно сами собою сделать определение сей священной вещи; как будто человек, удаленный от обители света, быть может благонадежен на свои рассуждения. И для того хотя и признали два Начала, но не умели распознать их различие.
Иногда приписывали обоим равную силу и старшинство, и, следовательно, делали их друг другу соперниками, поставляя обоих на единой степени могущества и величия.
Иногда, правда, провозглашали зло, как Начало во всем нижайшее доброго начала; но тотчас противоречили сами себе, как скоро вздумали изъяснять свойство зла и его происхождение. Иногда не устрашались они вмещать добро и зло в единое Начало, думая возвеличить его, приписав ему все без изъятия могущество, по которому бы оно было создателем всех без исключения вещей, то есть: сие Начало должно было быть отцом вместе и мучителем, разорять то, что само строит, быть злым и несправедливым по мере своей великости, и, следовательно, долженствовало и наказывать себя для удержания собственного правосудия.
Некоторые, наконец утомленные волнующим их недоумением, и не находя твердого пристанища мыслям своим, решились отвергнуть и то, и другое Начало; вздумали себя уверить, что нет ничему определенного порядка и закона, и, не умея изъяснить, что такое добро и зло, сказали, что нет ни добра, ни зла.
Когда же против их утверждения вопрошаемо было: откуда родились сии все правила, которые распространены по всей земле, и сей глас внутренний и везде одинакий всех народов, насильно, так сказать, принуждающий принять оные, и который возбуждает в человеке среди самых его заблуждений сие помышление, что его знание гораздо превосходнее тех видов, коими он занимается? тогда сии Примечатели, слепошствуя, назвали привычками чувства, нам врожденные, приписали организации и законам механики мысли и прочие способности человека; и потом утвердили, что великие перемены физические во все времена производили в человеке, по причине его немощи, страх и боязнь; что он, всегдашним опытом узнав, колико сильны над бренным его составом стихии и прочие окружающие Существа, вздумали, что будто некое недоведомое могущество управляет и превращает Натуру по своей воле; из сего де составил себе в воображении уставы подчинения и порядка, наказания и награды, которые воспитанием и примерами носилися между людьми от рода в род, с некоторыми однако разностями, довольно приметными, относящимися к обстоятельствам и климатам.

Fausse doctrine sur les deux principes — Ложное учение о двух принципах

Потом, принявши в довод различность употреблений и обыкновений произвольных, коими народы разнствуют друг от друга, вероломство и междоусобную вражду народных Законоучредителей, также непрестанное сражение мнений человеческих, плод сомнения и невежества, нетрудно было им доказать, что человек в самой вещи везде около себя находит причины недоумения и противоречий; и тем вяще удостоверялись, что нет ничего истинного; это тоже сказать, что ничто действительно не существует; ибо по вышесказанному бытие существенное и истина есть то же и одно.
Вот как несмысленные учители проповедовали и доказывали учение свое! Из сих-то ядоносных источников пролились на землю те угнетающие человека напасти, которые мучат его более, нежели природная его бедность.
Коликих бы они избавили нас страданий и заблуждений, ежели бы искали истину не в наружностях натуры вещественной, а отважились бы войти в самих себя; ежели бы захотели лучше истолковать вещи человеком, а не человека вещами, и вооружась бодростию и терпением, оставляя в покое свое воображение, продолжали ревностно искать света, толико нам всем вожделенного! Может быть не имели б силы воззреть на него первым взглядом: но когда бы озарило их разливающееся от него сияние, и когда бы они притом все свои силы напрягли к созерцанию его; по крайней мере, тогда не пришло бы им на мысль определять его свойства преждевременно, ни хотеть показывать его своим собратьям, не взяв прежде лучей его во свои предводители.
Когда человек бодрственным сопротивлением одолел все, противное существу его, тогда он примирен бывает с собою и со всею натурою. Но если от нерадения, или утомленный борьбою, допустит в себя малейшую искру огня, несродного его собственной сущности, то будет страдать и томиться до того, пока не освободит себя от оной совершенно.
Таким образом еще убедительнее познает человек, что есть два Начала разные; и как при одном из них обретает он счастие и мир, а в другом видит, что оно ведет за собою томность и мучение; то и различил их именами доброго и злого Начала.

De la différence des deux principes — О различии двух принципов

Если бы он таковое же делал наблюдение и в прочих Существах вселенной, легко бы ему было утвердить свои понятия о свойстве добра и зла, и чрез них открыть истинное их происхождение. И так добро, для всякого существа, есть исполнение сродственного ему закона; а зло есть то, что оному противится. И когда каждое Существо имеет единственный Закон, поелику все они придержатся первоначального Закона, который есть един; то добро, или исполнение сего закона, должно быть и само единое, то есть одно и без изъятия истинное, хотя в себе объемлет бесконечное число Существ.
Напротив, зло не может иметь никакого сходства с сим законом Существ, понеже ему противоборствует; а потому не может заключаться в единице, понеже стремится ее унизить, желая сотворить другую единицу. Словом сказать, оно есть ложное; понеже не может существовать одно; ибо против воли его Закон Существ в одно время с ним существует, и оно не может его никогда уничтожить, хотя и угнетает его и расстраивает исполнение его.
Я сказал, что когда человек приближается к доброму Началу, то наслаждается веселием, и, следовательно, находится выше всех зол; потому что он тогда весь полон удовольствия, не может иметь ни чувствования, ни идеи о другом каком-либо Существе. И так ничто, проистекающее от злого Начала, не может вмешаться в его радость; и сие есть знак, что человек находится в своей стихии, и что его единичный закон исполняется.
Когда же он ищет иной помощи, кроме той, которую имеет от собственного закона; тогда в радость его вмешивается беспокойство и боязнь. Он наслаждается, и купно укоряет себя за наслаждение, и разделяя себя между злом, влекущим его, и добром, которое оставил, ощутительно чувствует в себе действие двух противоположных законов, и чрез последующее от того свое неудовольствие познает, что нет уже для него единицы, понеже удалился от своего закона. Скоро потом сие нетвердое наслаждение усиливается, и властвует над ним совершенно; оно не есть больше единообразное и истинное, а производит паче в способностях его беспорядок, который тем бедственнее, что как действие зла есть бесплодно и ограниченно, то чем более вдавшийся ему человек восхищается им, тем скорее приходится в истощение и неминуемое бессилие.
Вот, какая бесконечная разность между двумя Началами! Добро само от себя получает свое могущество и силу, а зло тогда бывает ничто, когда добро царствует. Добро своим присутствием прогоняет даже и самые мысли о зле и малейшие оные следы; зло же, будучи на высочайшей своей степени, всегда утесняемо бывает и тревожится присутствием добра. Зло само по себе не имеет никакой силы, ни власти; а добро имеет власть, и силу независимые, которые простираются и на самое зло.
Из сего явствует, что отнюдь нельзя приписать обоим сим Началам равного могущества, ниже равного старшинства; ибо Существо не может быть в могуществе равно другому, когда неравно также и в старшинстве; понеже сие было бы знак слабости и недостатка в одном из них, когда не в одно время с другим приняло свое бытие. С другой стороны, ежели бы добро сначала и всегда было современно злу, то ни которое не могло бы приобрести друг над другом никакого превосходства; ибо, по сему предположению, злое Начало не зависело бы от доброго, и имело бы равное ему могущество; и так оба они или не имели бы друг над другом никакого действия, или бы содержали себя в равновесии: а из сего равенства сил произошла бы недействительность и совершенное бесплодие в делах сих обоих Существ; ибо взаимнодействующие силы их непрестанно бы препятствовали друг другу произвести что-либо.
Также нельзя сказать и того, что высшее над обоими Начало, дабы разрешить их недействие, приумножило силы доброго Начала, как существа, более сходного своему естеству; ибо в таком случае сие Начало высшее было бы самое то доброе Начало, о котором речь идет. И так по сему очевидному доказательству принуждены мы признать в добром Начале неизмеримое превосходство пред другим, единство, неразделимость, с которыми оно необходимо существовало прежде всего: чем ясно доказывается, что зло получило бытие после добра.
Утверждая, таким образом, злого начала низость и противоположность в рассуждении доброго, мы тем уже доказываем, что между ими никогда не было и не будет ни малейшего союза, или сходства; ибо можно ли и в мысли представить, чтоб зло вместилось когда-либо в естестве и в свойствах добра, коему оно совсем противоположно?
Но сие заключение необходимо ведет нас к другому, столь же важному, то есть, что добро, сколь оно ни мощно, не может содействовать ни рождению зла, ни происходящим от него действиям; ибо надлежало бы доброму Началу или прежде происхождения зла иметь в себе некое злое семя, или свойство; но ежели принять такое мнение, то предлагаемая здесь материя опять приведена будет в замешательство, которым и без того человеческие умствования и безрассудность ее омрачили; или, по рождении зла, иметь с ним некое сообщение и сношение; а сие невозможно, и само себе противоречит. сколь же безрассудны те, которые, опасаясь ограничить доброе Начало, не перестают упрямо проповедовать свое учение, столь противное свойству сего Начала, приписывая ему все вообще, что ни существует, даже и самое зло и беспорядок!

Le mal, résultat de la liberté — Зло как результат свободы

Не нужно далее распространяться, чтоб восчувствовать, коль неизмеримо расстояние между обоими Началами, и чтобы узнать то, которому из них должны мы себя вверить: понеже предлагаемые мною доселе идеи обращают только человеков к их природным чувствам и к той науке, которая должна находиться во глубине сердца их; чрез что купно возродится в них надежда открыть новый свет в предлежащем нашем рассуждении: ибо человек, будучи зерцалом истины, должен видеть все отраженные лучи ее в самом себе. Да и в самом деле, если бы мы не могли ожидать большего, нежели что обещают нам человеческие умствования; то я бы не принялся за перо для опровержения оных.
Однако признавать бытие злого Начала, рассматривать действие власти его в Мире и человеке, равно как и выведенные из того ложные заключения, не есть еще открыть его происхождение. Зло существует; мы зрим вокруг себя страшные следы его, как ни старались некоторые отрицать его безобразие. Если зло не произошло от доброго Начала, каким же образом могло оно родиться?
Поистине сказать, сие предложение весьма важно и таково, в котором я желал бы удостоверить всех моих читателей. Но я не льщу себя успехом; и сколь ни твердо уверен в неоспоримости предлагаемых мною истин, однако не удивлюсь, что многие отвергнут их, или не поймут.

Origine du mal — Происхождение зла

Когда человек, возвысился к добру, приобретает навык придерживаться его неизменно, тогда он не имеет даже и понятия о зле. Сия есть истина, доказанная нами, которую никакое разумное Существо по справедливости оспаривать не может. Ежели б он пребывал бы в постоянной твердости и хотении не сходить с сея высоты, для которой он рожден, зло было бы всегда для него ничто; да и в самой вещи, он чувствует пагубные влияния зла по мере токмо удаления своего от доброго Начала; а сие наказание принуждает нас заключить, что он производит в сем случае свободное действие: ибо ежели не возможно существу несвободному самому собою отступить от наложенного ему Закона; то нельзя также ему учиниться преступником закона и заслужить наказание; что изъясним после, когда станем говорить о страданиях зверей.
Наконец, поелику могущество и вся сила добродетелей составляют естество доброго Начала; то явствует, что премудрость и правосудие суть его правило и закон: следственно человек, ежели страдает, то имел власть и не страдать.
Так конечно. Ежели доброе Начало по естеству своему есть правосудное и могущее, то наши страдания суть ясные доводы прегрешения нашего и, следовательно, нашей свободы; а потому, когда видим человека, покоренного действию зла, то можем справедливо уверить себя, что он самоизвольно злу подвергнулся, и что в его было воле защищать и удалять себя от оного. И так не должно искать несчастьям человеческим иной причины, кроме сей, что человек произвольно отступил от доброго Начала, с которым непрестанно бы мог наслаждаться миром и счастьем.
Обратим сие же рассуждение к злому Началу. Когда оно видимым образом противится исполнению единичного закона Существ, относительно к чувственному, или разумному; то необходимо и самому ему должно быть в расстроенном состоянии. Ежели оно ведет за собою горесть и беспорядок, то, без сомнения, оно есть и цель оного купно, и орудие; и потому надлежит ему преданным быть неослабному мучению и ужасу, которые оно разливает вокруг себя.

Le mal, résultat de la liberté

Но как оно страдает ради удаления своего от доброго Начала; ибо Существа учинились несчастными с той минуты, как отлучились от добра: то страдания злого Начала не иное что, как наказание; понеже правосудие, имея повсеместную власть, должно действовать и над ним, как и над человеком. Когда же оно под наказанием находится, следовательно самоизвольно удалилось от Закона, который мог бы продолжить его блаженство; следовательно, добровольно учинилось злым. Сие ведет нас к заключению, что, ежели бы Виновник зла законным образом употреблял свою свободу, то никогда бы не отлучился от доброго Начала, и зло еще бы не родилось: равным образом если бы и ныне воспользовался он своею волею и устремил бы ее к доброму Началу, перестал бы злым быть, и зло не существовало бы боле.
Человек не иначе, как простым и естественным совокуплением воедино всех своих примечаний может основать свои понятия о происхождении зла; ибо ежели разумное существо от попущения воли своей к развратности приобретает познание и чувствование зла, то без сомнения не в ином, чем начатие и бытие зла, как в самой воле сего свободного Существа. От сея единственно воли Начало, учинившееся злым, родило древле зло, в котором и поныне пребывает. Словом сказать, от сея самой воли человек приобрел и ежедневно приобретает то пагубное Знание зла, которое погружает его во мрак, хотя он рожден был токмо для блага и света.

De la liberté et de la volonté — О свободе и воле

Столь многие и тщетные споры о Свободе человека, которые часто оканчивались невнятным решением, будто она несовместна человеку, произошли от того, что зависимость и отношения ее к воле оставлены без должного замечания, и не усмотрено, что воля человека есть единственное орудие, могущее сохранить, или разорить свободу, то есть: многие воображают себе свободу, как постоянное и непреложное качество, которое везде и непрестанно в нас долженствует оказываться, и которое ни уменьшаться, ни возрастать не может, и всегда в наших повелениях находится, какое бы мы, впрочем, ни делали из него употребление. Но как можно представить себе такую способность в человеке, которая бы и не принадлежала ему и не зависела от воли его, от сей главной принадлежности естества его? Не должно ли паче согласиться, что или необходимо свобода не принадлежит человеку, или что может он иметь над нею некоторую власть по-доброму, или худому ее употреблению, направляя больше, или меньше волю свою ко благу?
Примечатели самыми исследованиями своими о свободе показывают, что она должна принадлежать человеку; ибо в человеке же принуждены они изыскивать следы ее и свойства; но рассматривать ее без всякого отношения к воле не есть ли то же, как бы искать в человеке такой способности, которая была бы в нем, и притом была б ему несродна? Что нелепее сего и противнее здравому рассудку? Удивительно ли, что такие примечания безуспешны? И можно ли на столь неосновательных изысканиях утвердить какое понятие о нашем собственном естестве?
Если бы наслаждаться Свободою не зависело никак от употребления воли; если бы человек не мог оную волю слабостями и беспорядочными навыками развращать: не спорю, что тогда все бы действия ее были неколебимы и единообразны, и тогда бы не было у него свободы.
Но ежели сия способность таковою не может быть, каковою понимают ее и желали б видеть примечатели; ежели сила ее может изменяться ежеминутно; ежели от недействия, равно как и от непрестанного ее употребления и постоянного повторения одинаких деяний, может она уничтожена быть: то нельзя отрицать, что нам она принадлежит, и в нас находится, и что следственно в нашей власти состоит укреплять ее, или обессиливать; и сие в силу права Существа нашего и преимуществ нашей воли, то есть в силу хорошего, или худого употребления законов, возложенных на нас от естества нашего.
Еще другое заблуждения принуждает примечателей опровергать свободу. Они хотят удостовериться о ней из самых ее действий; и по их желанию надобно, чтобы действие могло быть и не быть в одно время; а как сие ощутительно невозможно; то и сделали тотчас заключение, что все, что случается, должно необходимо случиться; следовательно, нет свободы. Но должно было им вспомнить, что деяние и виновница его, воля, должны быть сходны между собою, а не противны друг другу; что сила, когда уже произвела действие, не может удержать, или остановить следствия его, и что наконец свобода, принятая и в самом общенародном смысле, состоит в возможности производить два действия противные, не вдруг, но одно после другого. И так и в сем разумении человек показывает в себе то, что называется обыкновенно свободою; потому что видимым образом делает он попеременно противные между собою дела, и потому что он один в природе такое Существо, которое может не всегда одному пути следовать.
Но мы бы весьма заблуждались, когда б другого понятия о свободе не имели; ибо, правда, что противоречие в действиях того же существа показывает, что его способности в беспорядке и замешательстве: однако отнюдь не доказывает того, что оно свободно; ибо неизвестно, добровольно ли предается оно как добру, так и злу. Недостаточное определение свободы есть отчасти причиною сего, что вообще люди весьма теное о ней понятие имеют.
И так я утверждаю, что истинное свойство существа свободного есть власть пребывать самоизвольно в законе, ему предписанном, и сохранять силу свою и независимость, сопротивляясь по доброй воле тем препятствиям, которые стремятся отводить его от точного исполнения сего Закона. А сие сопротивление уже влечет за собою случай к падению; ибо довольно к сему только не захотеть сопротивляться. Когда ж то так, рассудим же, можно ли нам, покрытым толикою темнотою, льститься достигать всегда с одинаковою удобностию до нашей цели? Не должно ли нам паче восчувствовать, что малейшее нерадение затрудняет более и более наше стремление к цели, сгущая непроницаемость покрова, лежащего на нас. И ежели потом обратим внимание на человека вообще, увидим, что когда человек может ежеминутно унижать и обессиливать свободу свою; то весь человеческий род ныне менее свободен, нежели был в первые времена, коими паче прежде его рождения.
И так не из нынешнего состояния человека, ниже из его вседневных дел должно почерпать доводы к утверждению истиной его свободы; ибо реже всего видим ныне деяния чистые и независящие от посторонних причин; однако ж заключать из сего, что свобода никогда не была в числе наших преимуществ, есть нечто более, нежели безумство. Оковы раба доказывают правда, что теперь не может он действовать во всем пространстве природных его сил; но не доказывают, чтоб не мог некогда; напротив, они свидетельствуют, что мог бы он и ныне владеть своими силами, если бы не учинился достойным быть в рабстве; ибо если бы совсем невозможное было дело возвратить некогда употребление сил своих, то цепи не были бы вменяемы ему ни в наказание, ни в стыд.
Равномерно неблагоразумно было бы из того, что человек ныне столь трудно, столь мало и редко бывает свободен, заключить, что действия его суть ни добры, ни злы, и что не обязан он исполнять ту меру добра, которая предписана ему и в сем рабском его состоянии; ибо лишение свободы состоит в том, что не лишение свободы состоит в том, что не может он собственными силами вступить в совершенное обладание преимуществ, которые во благе, ему предназначенном, заключаются; а не в том, чтоб мог склоняться ко злу, не учиняясь более виновным. Мы после увидим, что вещественное тело дано ему для непрестанного сношения и сравнения лжи с истиною, и что как ни грубеет он ежедневно в нечувствительности и нерадении о себе, сущность его никогда не изменится. И так когда один раз удалился он от света, которого должен был придержаться, то все последующие свои заблуждения учинил неизвинительными и не имеет никакого права роптать о своем страдании.
Но сказать правду, примечатели заблуждались в своих рассуждениях о свободе человека от того, что не имели начального понятия о воле человека; что яснее всего доказывают их неусыпные старания узнать, как воля действует. Не подумавши, что не должно ли началу воли находиться в ней самой, искали оного в посторонних причинах, и видя, что в самом деле воля к сей жизни часто бывает предводительствуема побуждениями, либо льстивыми, либо действительными, заключили, что не сама собою действует, и что без побудительной причины не может ничего предпринять. Но если бы сие так было, то могли ли бы мы сказать, что имеет волю; ибо не токмо не принадлежала бы она собственно нам, но была бы подчинена другим причинам, непрестанно над нею действующим. Не есть ли сие обращаться в едином круге и возобновлять то же заблуждение, которое мы опровергли относительно к свободе? Словом: утверждать, что нет воли без побуждения, есть утверждать, что свобода есть свойство независящее от нас, которого мы несильны удержать при себе. Но рассуждать таким образом есть не знать, что такое воля, которая должна быть отличительным знаком существа, действующего самим собою без помощи всякого другого существа.
Следовательно, все множество тех причин и побуждения, которые ныне столь часто прельщают нас и нами управляют, доказывают не то, чтоб мы без них не могли иметь хотений, и не могли быть свободными; но только то, что они могут овладеть нашею волею и увлекать ее за собою, ежели им не воспротивимся; ибо всяк поистине признается и не будет спорить, что сии внешние причины суть тираны, угнетающие нас; как когда то так, то как же бы могли мы почувствовать и увидеть их тиранство, если бы не были мы по естеству нашему сотворены действовать сами собою, а не побуждением сих мечтаний?
Что касается до того, что каким образом воля может решиться на что-нибудь без посторонних побуждений и причин: то сия истина столько же неоспоримою покажется всякому, кто согласится забыть все окружающее, и обратиться на самого себя, сколько истолкование оные есть бездна, непроницаемая человеку и всякому существу; ибо для изъяснения сего должно сделать телесным бестелесное; а такое предприятие было бы самое пагубнейшее человеку, и удобнейшее погрузить его в невежество и грубость; понеже оно ведет к ложному, и втуне истощевает все его способности. И по сей-то причине малые успехи примечателей в сем познании ни к чему не послужили, как только привели к малодушию тех, которые безумно последовали им в намерения сыскать просвещение, от коего они неправедным своим шествием удалились. Мудрец ищет причины тех вещей, которые оную имеют; но благоразумие и просвещение его не позволяет ему искать причины тех, которые не имеют, из числа коих есть природная воля человека; ибо она есть сама причина.
И потому доколе в человеке есть воля, которая хотя и может развратиться худым ее употреблением, не перестану однако почитать его свободным, хотя он почти всегда порабощен.
Не для ослепленного, легкомысленного и нерадивого человека предлагаю сии рассуждения; у него предводители его глаза; о вещах он судит так, как они теперь, а не как были. И так бесполезно представлять ему таковые истины; понеже сравнивал их с своими мрачными мыслями, и судя о них по чувствам, не найдет он в них ничего, кроме противоречий, которые заставят его отвергнуть и то, что уже уразумел, и что впредь мог бы впечатлевать своему разумению, дабы потом предаться волнованию своих чувств и последовать мертвому и мрачному закону неразумного животного.
Но человек, имеющий к себе столько уважения, чтоб искать самопознания, который неутомимо наблюдал свои навыки и уже старался свергнуть с себя темный покров, на нем лежащий; такой, говорю, человек может получить некоторую пользу от предлагаемых здесь рассуждений, может открыть сию книгу; ему вручаю ее охотно, да укрепит в себе зарожденную любовь ко благу.
Всякого, кому случится читать сие сочинение, увещеваю нигде не искать происхождения зла, как токмо в показанном мною источнике, то есть в развращении воли Существа, или Начала учинившегося злым. Не обинуясь утверждаю, что тщетно читатель будет искать иной причины зла; ибо ежели бы зло имело основание постояннее и тверже, то было бы вечно и непобедимо, как добро; ежели бы сие униженное существо могло производить нечто другое, а не дела токмо воли; ежели бы оно могло творить существа истинные, то было бы столь же мощно, как и доброе Начало. И так ничтожность его дел показывает нам ощутительно немощь его, и запрещает нам делать какое-либо сравнение между им и добрым Началом, от коего оно отлучилось.

Ancien état du mauvais principe — Древнее состояние злого начала

Весьма также безумно было бы искать происхождение добра не в самом же добре; ибо ежели по вышесказанным причинам Существа униженные, как то, злое Начало и человек, имеют еще право быть сами виновниками своих дел; тем паче возможно ли отнять сию принадлежность у доброго Начала, которое, поелику добро, есть бесконечный источник всех свойств, семя и естественная действующая сила всего, что есть совершенное? Надобно быть у того смыслу поврежденному, кто станет искать причину и происхождение добра вне добра, когда и то и другое не находятся и не могут быть иде, как токмо в оном же добре.
Хотя довольно вразумительно изобразил я происхождение зла, однако нахожу за нужное во-первых дать некоторое понятие о естестве и состоянии злого Начала прежде его развращения; во-вторых, предупредить затруднение, могущее встретиться и тем, которые славятся искусными в сем познании, а именно: для чего начальник зла не решится по свободе своей примириться с добрым Началом. Сие покажу я вкратце, дабы не прерывать моего течения и не удалиться от определенных мне границ.
Когда я говорю, что Начало зла сделалось злым по единому деянию его воли, разумеется уже, что оно было добрым прежде произведения сего деяния. Но было ли оно равно тому высшему Началу, о коем мы прежде говорили? Конечно, нет; оно было доброе, не будучи оному равным; было нижайшее того, не будучи злым; оно произошло от сего высшего Начала, и потому не могло ему равняться ни в силе, ни в могуществе; оно было доброе, понеже существо, произведшее его, было сама благость и совершенство; оно было нижайшее оного; понеже, имея закон свой не от себя, имело оно способность делать, или не делать то, что возложено ему было по его происхождению; и посему имело способность удалиться от сего закона и учиниться злым. Высшее же Начало, вмещая в себе свой собственный закон, необходимо должно пребывать во благе, составляющем его, и не может никогда обратиться к другой цели.
Что же касается до другого предложения, то я показал уже, что когда бы Начальник зла употребил на приближение к доброму началу свою свободу, то престал бы быть злым и страдать, и тогда бы зло не существовало; но мы ежедневно видим из его дел, что он как бы пригвожден к своей законопреступной воле, и не производит ни одного деяния, которое бы не стремилось к продолжению неустройства и беспорядка.

Etat actuel du mauvais principe — Нынешнее состояние злого начала

На сей-то утверждаясь точке, защитники слепого рока мнят уже торжествовать, говоря, что зло содержит в себе причину и необходимость своего бытия. Сим мнением ввергают они человеком в расслабление и отчаяние; ибо ежели зло необходимо, то не возможно никогда избежать его ударов и услаждаться чаянием того мира и света, который есть цель наших желаний и трудов. Но предохраним себя от сих заблуждений, и разорим пагубные их следствия, показав истинную причину продолжения зла.
Ежели вникнем в самих себя, то легко почувствуем, что главнейший закон всеобщего Правосудия есть тот, чтобы свойство наказания было всегда в точном отношении с самым свойством преступления; и сие сбывается, когда преступник приведен к бессильным действиям, которые подобны тем, кои он законопреступно произвел, и, следовательно, которые противны закону, пренебреженному им. Вот для чего Начальник зла, развратясь беззаконным употреблением своей свободы, пребывает неколебим в своей злой воле, так как и родил ее; то есть, он не престает противиться деяниям и воле доброго Начала, и по мере тщетных своих усилий чувствует страдания, дабы по законам правосудия в самом деянии своего беззакония находил и свое наказание.

Incompatibilité du bien et du mal — Несовместимость добра и зла

Присоединим к сему еще некоторые рассуждения о столь важной вещи.
Понеже доброе Начало есть единица существенная; понеже оно есть благость, чистота и самое совершенство: то не может терпеть в себе ни разделения, ни противоречия, ниже нечистоты. Из сего явствует, что Виновник зла должен быть от оного отлучен и отвержен, как скоро единожды противопоставил волю свою воле доброго Начала, и с того времени осталась в нем власть и воля злая, непричастная и не сообщающаяся благу. Враг самоизвольный доброго Начала и устава единственного, вечного и непременного, может ли он в себе вмещать какое благо, или какой закон, будучи вне сего устава? Не можно одному и тому же существу быть вместе и добрым и злым, и производить порядок купно и беспорядок, чистое и нечистое. И так легко теперь увериться, что совершенное отступление его от доброго Начала, удалило его необходимо от всякого добра; и он уже не в состоянии познать и произвести что-либо доброе, и отстать от своей воли, равно как и от деяний неправильных и беспорядочных и от сопротивления благу и истине.

Des deux états de l’homme — О двух состояниях человека

Таким образом погруженный в собственном мраке, неспособен он к восприятию какого-либо света, и возвратиться к доброму Началу: ибо чтобы устремить свои желания к истинному сему свету, надобно прежде познать его, надобно возыметь добрую мысль. Но как сия мысль в него вселится, когда воля его и все способности совсем нечисты и расстроены? Одним словом, когда не имеет он никакого сообщения с добром, и когда и его восчувствовать, то способ и свобода возвратиться к оному, хотя и есть в нем, всегда остаются без успеха: а сие и учиняет ужасным лишение, к которому он осужден.
Закон Правосудия равно исполняется и над человеком, хотя отменными средствами; он будет нам предводителем в наших исследованиях о человеке.
Никто поистине, у кого только смысл не помрачен, или не заражен предубеждением, не станет спорить, чтоб телесная жизнь человека не была лишение и страдание почти непрерывное. И так, следуя тому понятию, какое мы имеем о Правосудии, не безрассудно назовем сию плотскую жизнь временем наказания и очищения; но нельзя именовать ее таковою, не подумав тотчас, что надлежало же человеку иметь прежде состояние высшее и превосходнее нынешнего, и что сколько теперешнее его состояние ограничено и наполнено печалями и неприятностями, столько другое должно быть не ограничено и исполнено утех. Каждое человека страдание есть знак недостающего ему блага; каждое его лишение показывает, что он был создан для наслаждения; каждая его немощь возвещает его прежнее могущество: одним словом, самое сие чувствование, что ныне не имеет он ничего, есть тайное доказательство, что некогда имел он все.
И так болезненное чувствование нынешнего его ужасного состояния может вразумить нас о блаженной его преждебытной жизни. Он ныне не властелин своих мыслей и мучится тем, что должен ожидать тех мыслей, коих желает, и отгонять, коих страшится: из сего видим, что он создан был располагать самыми мыслями, и мог их производить по изволению; и надобно думать, что с сею властию сопряжены были неоцененные преимущества. Он преображает ныне малейший покой и тишину бесчисленными усилиями и трудами; из чего заключаем, что он назначен был наслаждаться непрерывно и без труда спокойным и блаженным состоянием, и что истинное его жилище было жилище мира и тишины. Имеет он способность все видеть и все познавать; однако пресмыкается во мраке и ужасается своего невежества и ослепления: не доказывается ли сим ясно, что свет есть его стихия? Наконец, тело его подвержено разрушению; и сия смерть, о которой из всех существ натуры один человек имеет познание, есть ужаснейшая черта в течении телесной его жизни, происшествие самое уничижительное и самое страшное для него: для чего же из сего строгого и ужасного для него устава не заключать, что тело его некогда состояло под славнейшим Законом, и должно было пользоваться всеми преимуществами бессмертия?
Но откуда могло произойти сие высокое состояние, которое делало человека толико великим и блаженным, как не от внутреннего познания и непрестанного присутствия доброго Начала? Ибо в нем едином есть источник всякого могущества и всякого блаженства. От чего же сей человек ныне погружен в невежестве, слабости и бедствии, как не от того, что стал отлучен от сего Начала, которое есть единый свет и единственное подкрепление всех существ?
Теперь воспомянув вышесказанное мною о правосудии первого Начала и о Свободе существ, от него произведенных, мы почувствуем совершенно, что когда злое начало по следствию его преступления терпит еще страдания, неразлучные с его возмутительною волею; то и человека страдания теперешние суть естественные следствия первого его заблуждения: сие заблуждение также не от иного чего могло произойти, как от Свободы человека, который, родивши в себе мысль, противную вышнему Закону, своею волею к оной прилепился.
По отношениям, находящимся между страданиями злого Начала и его преступлением, мог бы я сравнительным образом начертать свойство преступления первобытного человека чрез свойство его наказания; мог бы я чрез сие укротить непрестанные роптания на то, что мы осуждены участвовать в его казни, хотя и не участвовали в преступлении; но сии истины были бы от многих презренны, а признаны от столь немногих, что я бы погрешил, показав их всему свету. Довольно, ежели укажу путь моим читателям примерным изображением Состояния человека в его славе и наказания, коему он подвергнулся, когда лишился первого состояния.

Etat primitif de l’homme — Примитивное состояние человека

Ничье происхождение не превышает его происхождения; ибо он древнее всякого Существа в Натуре: он существовал прежде рождения всякого семени, однако явился в мире после всех их. Но тем он был выше всех сих Существ, что им надлежало рождаться от отца и матери, а человек не имел матери. Сверх сего их должность была ниже человеческой: человек должен был всегда сражаться, дабы прекратить беспорядок и привести все к Единице; а их дело повиноваться ч е л о в е к у. Но как сражения, к которым обязан он был, могли быть ему опасны, для сего был он покрыт бронею непроницаемою, которую мог обращать на разные употребления по своей воле, и с которой должен был делать списки, во всем равные и подобные подлиннику.
Сверх того вооружен он был копием, составленным из четырех металлов, столь хорошо смешанных, что с начала бытия мира никто не мог их разделить. Сие копие имело свойство жечь, как огонь’ кроме сего оно было столь остро, что ничего не было для него непроницаемого, и столь действительно, что одним разом ударило в два места. Сии преимущества, соединенные с неисчислимыми другими дарованиями, которые человек получил во едино время, делали его истинно крепким и страшным.
Страна, в коей человек долженствовал сражаться, была усажена лесом, составленным из семи дерев, из коих каждое имело шестнадцать корней и четыреста девяносто ветвей. Плоды их непрестанно возобновлялись, и доставляли человеку наилучшую пищу; оные же деревья служили ему убежищем, и делали жилище его как бы неприступным.

Dégradation de l’homme — Деградация человека

В сем жилище утех, в сей обители блаженства своего и на престоле славы своея человек был бы навсегда блажен и непобедим; ибо, получив повеление занимать средоточие оного, мог оттуда без труда смотреть на все, происходящее вокруг его, и удобно примечать все хитрости и движения противником его, не будучи от них никогда видим. И так доколе пребыл он в своем месте, дотоле соблюдал свое естественное превосходство, наслаждался миром и окутал блаженство, коих не можно изъяснить нынешним человекам; но как скоро удалился из сего места, то престал быть господином оного, и на его место послан иной Действователь. Тогда человек, лишась позорно всех своих прав, низвержен был в страну отцов и матерей, где с того времени и находится, сетуя и сокрушаясь о том, что видит себя смешанным с прочими Существами Натуры.

Peine de l’homme — Наказание человека

Невозможно вообразить печальнее и жалостнее того состояния, в котором находился сей неcчастный человек в минуту его падения; ибо не только потерял он тотчас страшное копие, которому ничто не могло противиться, но и самая броня, коею был облечен, исчезла от него, и на место ее дана ему на время иная, которая, не будучи непроницаема, как прежняя, сделалась для него источником непрерывных опасностей; но при всем том обязан он был выдерживать то же сражение, и потому гораздо больше стал открыт неприятелям.
Однако Отец его, наказуя таким образом, не хотел лишить его всей надежды и совершено предать ярости врагов; тронут будучи раскаянием и стыдом его, обещал возвратить ему прежнее состояние, если только употребит к тому тщание; но прежде однако, как заслужит право владеть копием потерянным, и которое вверено было преемнику его, вступившему на место его в средоточие, которое он оставил.
Чего-то несравненного оружия исканием человеки должны были с того времени заниматься, и заниматься всякий день; ибо получением оного только могут они возвратить свои права, и снискать все те милости, которые были им назначены.
Неудивительно, что человеку после его падения оставлен был способ; ибо Отеческая рука наказывала его, и родительская любовь имела о нем попечение и тогда, когда Правосудие того же отца удалило его от своего присутствия. Ибо место, оставленное человеком, столь премудро устроено, что возвращаясь по тому же пути, по которому заблудился, человек может несомненно войти в средоточие леса, в котором единственно может пользоваться некоторою силою и упокоением.

Voie de sa réhabilitation — Путь к восстановлению

В самом деле он заблудился, идучи от четырех к десяти, и не иначе может возвращаться, как шествуя от десяти к четырем. Впрочем, нельзя ему жаловаться на сие определение; ибо таков есть Закон, возложенный на все существа, обитающие в стране отцов и матерей; и понеже человек сошел в оную страну по своему хотению, то должен восчувствовать оного Закона и наказание. Сей Закон ужасен, я то знаю, но не может никак сравнен быть с Законом числа пятидесяти шести. Сей Закон страшен всем, которые ему подвергнутся; ибо они никогда не возмогут прийти к шестидесяти четырем, не восчувствовав всей его строгости.
Вот аллегорическое повествование о том, что был человек в его начале, и что он стал, удалясь от первого его Закона. Я старался сею картиною привести его к источнику зол его, и показать, хотя, правда, таинственным образом, средства к поправлению его несчастия. К сему я должен сказать, что хотя его и злого Начала преступления суть равно плоды злой их воли, однако надобно знать, что оба преступления весьма различного свойства, и, следовательно, не могут быть равному подвержены наказанию, ниже иметь одинакия следствия; ибо Правосудие уважает и разность мест, в которых преступления учинены. Человек и злое Начало имеют непрестанно пред глазами своими свой грех, но оба они не одинаковую имеют помощь и не одинаковое утешение.
Я прежде уже старался вразумить, что Начало зла само по себе не может ничего делать, как токмо пребывать в своей придерзкой воле, доколе не возвращено будет ему сообщение с Добром. Человек же, не взирая на свое осуждение, может удовлетворить самое Правосудие, примириться с истиною, и от времени до времени вкушать сладости, будто бы он некоторым образом от них не совсем отлучен.

Secours accordés à l’homme — Оказание помощи человеку

То однако истинно, что преступление и того и другого наказуется лишением, и наказания разнствуют только мерою. Но то еще истиннее, что сие лишение есть ужаснейшая казнь, и единая, которая может усмирить человека. Ибо худой есть способ вести нас к Премудрости помощию ужасного изображения телесных наказаний в будущей жизни; таковое изображение ничто, когда его не почувствуем. И сим слабым учителям нельзя иметь успеха, показывая нам в мысли только воображаемые ими мучения.
Ежели бы они постарались, по крайней мере, изобразить, какие терзания человек ощущает, когда учиняется злодеем, может быть скорее бы его тронули; ибо мы можем на сей земли иметь чувствование сего мучения. Но коль благополучие могли бы нас сделать, и колико достойнее нашего Начала подали б нам мысль, когда бы сказали человекам, что сие Начало есть любовь, и наказывает человека любовью же; и будучи не иное что, как любовь, когда у них отнимет любовь, то ничего им не оставляет.
Сим-то способом просветили бы они и подкрепили человеков, и дали бы им восчувствовать, что нет ничего страшнее, как погубить в себе любовь сего Начала; ибо с того времени они находятся в ничтожестве. И поистине сие ничтожество, которое человек может ежеминутно испытывать, если бы оно представлено было во всем его ужасном виде, было бы для него действительнейшим и спасительнейшим возбуждением, нежели представление сих обычных мучений, которым человек, не смотря на учение сих кровожаждущих проповедников, видит всегда конец, а никогда начала не видит.
Способы, данные человеку для его восстановления в прежнее состояние, сопряжены с весьма строгими условиями. Чем величественнее права, коих он лишился, тем более страданий должен он сносить для приобретения их. Сверх сего, подвергнувшись преступлением своим Закону времени, не может он избежать скорбных оного действий; ибо он сам себе противоположил препоны, содержащиеся во времени; Закон же не допускает то что-либо получить, как токмо по мере ощущения и преодоления оных затруднений.
С самой минуты его рождения телесного уже начинаются казни, ожидающие его; являются тогда все знаки постыдного греха его. Он рождается, как подлое насекомое, в бренности и нечистоте, рождается среди болезней и воплей матери своей, как будто постыдно ей показывать чадо свое на свете. Какое для человека поучение, что из всех в натуре находящихся матерей женщина одна с большею скорбию и опасностию рождает! Но едва он сам начинает дышать, уже заливается слезами терзается мучительными болезнями. И так первый его шаг в жизнь возвещает, что он пришел в мир страдать, и что он есть поистине сын беззакония и болезни.

Travaux de l’homme — Работы человека

Когда бы человек не учинился виновным, тогда бы рождение его было первое ощущение блаженства и мира. Воззрев на свет, стал бы прославить сияние оного сладостным своим восторгом и воссылал хвалы к Начальнику своего блаженства. Не беспокоясь о законности своего происхождения, не сомневаясь о постоянности своей участи, вкушал бы все утехи; ибо знал бы ощутительным образом преимущества их. О человек! Проливая горькие слезы о чрезмерности твоего преступления, которым столь страшно изменилось твое состояние, ужаснись пагубного тебе определения, осуждающего твое потомство рождаться в мучениях и позоре, потомство, назначенное к единой славе и неколебимому блаженству.
С самого начала стихийного течения состояние его уже становится час от часу ужаснее; ибо тогда он страдает только телом, но предлежит ему еще страдать мыслию. Тело его, коим он обложен, уже подвергнуто действию стремительных стихий, прежде нежели получило малейшие силы к сопротивлению: равно и мысли его угнетаемы бывают в том возрасте, когда он еще не приобучил своей воли; следовательно, легко впадает в заблуждение, которое чрез тысячи стезей проходит с самого еще зародыша, и заражает дерево в самом его корне.
Известно, что человек вступает тогда в столь трудный и опасный путь, что ежели бы вспоможения не умножались по мере его опасностей, то бы он погиб; но рука, даровавшая ему бытие, не упускает ничего нужного к его сохранению: чем более он возрастает, и чем более препятствий действию его способностей, тем более укрепляется его телесный покров, сиречь новая его броня твердеет и противится нападению врагов до того, как разумный храм человека соорудится, обложение тела учинится бесполезным и разрушится, оставя по себе здание, открытое и никакому повреждению не подверженное.
Из сего явствует, что сие вещественное тело, которое мы носим, есть орудие всех наших страданий. Оно то, грубостию своей ограничивая нам взор и все наши способности, содержит нас в недостатке и мучении! Я не могу теперь не признаться, что сопряжение человека с сею грубою одеждою есть та казнь, коей преступление его подвергло на время; ибо мы видим, сколь ужасные производит оно действия с начала его облечения во оное до того времени, как совлечется ея; и чрез него-то начинаются и продолжаются испытания, без коих он не может восстановить отношений, которые имели со светом.
Но хотя сие вещественное тело погружает нас во мрак, должно признаться, что оно же служит нам защитою и предохранением противу опасностей, нас окружающих, и что без сего щита мы были бы подвержены большим опасностям.
Сие есть мнение мудрецов всех времен. Первое их упражнение состояло в непрестанном соблюдении себя от представляемых сим телом мечтаний. они презирали его; ибо оно есть презрительно по своей сущности; они страшились его, видя, в какую пагубу оно ведет, и совершенно знали, что оно есть дорога к заблуждению и лжи.
Но опыт научил их, что тело тако же есть орудие, чрез которое проходят в человека познания и лучи Истины: они чувствовали, что мысль не нам принадлежит, и наши идеи отвне входят в нас, и следовательно проходят чрез тело; в чем чувства наши телесные суть главные пособники.

Origine du matérialisme — Происхождение материализма

Сие мнение привело человека, по его скорости и легкомыслию, в пагубные заблуждения, от которых родились в его воображении чудные и странные идеи; из сего, говорю, мнения Материалисты почерпнули уничижительное мнение о чувствованиях, поставляющее человека ниже скота; понеже сей, подстрекаем будучи единым токмо побуждением, неспособен заблуждаться; но человек, находяся в противоречиях, может по их мнению вдаваться спокойно и без разбору всякому побуждения, действующему на него.
Но ежели следовать тому свету Правосудия, которой мы уже признали в человеке, то нельзя нам принять сего уничижительного мнения. Мы доказали, что человек управляет сам собою, и отдает сам себе отчет в своих делах. Я не допущу теперь похитить у него преимущества столь знатного, которое возвышает его над всеми тварями.

Système des sensations — Система чувств (ощущений)

Ничто меня не удержит удостоверить мою собратию, что сия искусно вымышленная хитрость весьма способна совратить их и удалить от пути. Всякой путешествователь придет в отчаяние, когда встретит две дороги в противные стороны, и к неизвестной цели ведущие; но рассмотрев с примечанием путь, уже им совершенный, и вспомня, от коей точки начал путешествие и к которой стремится, может быть он рассудит лучше, и изберет правый путь. Когда же кто-нибудь, представ пред него, скажет, что бесполезно он трудится в изыскании истинной стези, то всякая дорога, встретившаяся ему, приведет равно к той же цели, и что он может без разбору вступить на ту, или на другую: тогда путешествующий в большее впадет недоумение, нежели как он был принужден советоваться с самим собою; ибо не может он не видеть, что сии обе дороги противоположены друг другу; и тотчас восчувствует, что даваемые ему советы подозрительны, и что ему ставятся сети.
В подобное сему состояние ввергают человека сочинители Систем о чувствованиях, наводя на него омрачение на пути его. Проповедовать, что Закон и предводитель человека суть чувства, есть уверять, что тщетно старается он делать выбор вещей, представляемых ему чувствами; понеже действия чувств подвержены переменам. И так человек, не будучи властен управлять побуждениями чувств, бесполезно будет силиться направлять устремление и действия чувств своих.