Якоб БЁМЕ — Аврора, или Утренняя заря в восхождении

Когда же это случится, то терпкое и горькое качества радуются о своем сыне, разумей: о поте, и каждое сообщает ему свою силу и жизнь, и они напитывают его, как прожорливого поросенка, так что он у них скоро вырастет большим; ибо терпкое качество, равно как и горькое, непрестанно извлекает сок из земли и наливает им своего юного сына.
Тело же, которое первоначально было стянуто воедино из сладкой воды, остается мертвым, и домом владеет теперь пот тела, качествующий совместно с терпким и горьким качествами, и ширится в нем, и становится великим, тучным и похотливым.
Но оба качества, терпкое и горькое, не могут, однако, оставить свои распри и вражду, но непрестанно борются между собою; терпкое сильно, но зато горькое проворно.
И когда терпкое нападает на горькое, то горькое отскакивает в сторону и захватывает с собою сок своего сына; тогда терпкое повсюду преследует его и хочет взять его в плен и тогда горькое рвется из тела наружу и вытягивается как можно дальше.
Когда же наконец тело становится слишком тонким, так что оно не может больше его вытянуть, а горькая распря слишком жестокой, то горькое качество принуждено бывает сдаться в плен. Однако терпкое не может умертвить горького, но держит его только в плену, и битва между ними так велика, что горькое успевает еще в волокнах вырваться из тела и захватывает с собою тело своего сына.
Таков рост, или сплочение воедино, или образование тела какого-нибудь корня, как оно происходит на земле.
Теперь ты скажешь: как может быть Бог в этом рождении? Смотри: таково рождение природы, и если бы в этих трех качествах, как-то: терпком, горьком и сладком, не было возжженного огня гнева, ты увидел бы, пожалуй, где Бог.
Но вот теперь во всех трех огонь гнева: ибо терпкое качество слишком холодно и слишком жестко стягивает тело; и сладкое также слишком густо и темно, и терпкое качество скоро схватывает его, и держит в плену, и чрезмерно иссушает; и горькое слишком колюче, убийственно и неистово; и эти три не могут прийти к согласию.
Иначе если бы терпкое не было так жестоко возжжено в холодном огне, и вода не была так густа, и горечь так буйна и убийственна, то они могли бы возжечь тот огонь, от которого произошел бы свет, и из света — любовь, и из молнии огня — звук: тогда ты, пожалуй, увидел бы, не небесное ли то было бы тело, в котором сиял бы свет Божий.
Но так как терпкое качество слишком холодно и чрезмерно иссушает воду, то оно держит пленным в холоде своем знойный огонь и умерщвляет тело сладкой воды; также пленяет оно и горечь и иссушает ее.
А в этом иссушении умерщвлена бывает тучность в сладкой воде, в которой возгорается огонь, и эта тучность делается терпким и горьким духом; ибо когда тучность в сладкой воде умирает, она превращается в пот скорби, в котором качествуют терпкое и горькое качества.
Не в том смысле, будто вода совсем умирает, нет, этого не может быть; но терпкий дух забирает в плен в своем холодном огне сладость и тучность воды, и качествует совместно с нею, и пользуется ею для своего духа.
Ибо дух его совершенно застыл в смерти, и нуждается теперь в воде для своей жизни, и извлекает из нее тучность, и отнимает у нее ее силу.
Тогда вода превращается в пот скорби, который стоит между жизнью и смертью, и не может возжечь в себе огонь зноя, ибо тучность содержится в плену в холодном огне; и все тело остается мрачной долиною, пребывающей в скорбном рождении и не могущей достигнуть жизни.
Ибо жизнь, состоящая в свете, не может подняться в жестком, горьком и терпком теле, ибо она в плену в холодном огне, но не совсем умерла.
Ибо ты видишь, что все это правдиво. Возьми какой-нибудь корень знойного качества, и положи его в теплую воду или же возьми его в рот, и согрей, и смочи, и ты скоро увидишь его жизнь, как он начнет действовать и вершить, а пока он вне зноя, он в плену смерти и холоден, как всякий другой корень или как дерево.
Ты видишь также, пожалуй, что тело у корня мертво, ибо когда из корня вынута сила, то тело остается мертвою падалью и не может никак действовать. Это происходит оттого, что терпкий и горький духи умертвили тело воды, и извлекли для себя тучность, и взрастили в мертвом теле свой дух.
Иначе если бы сладкая вода могла удержать свою тучность в собственной власти, а терпкий и горький духи весьма кротко терлись бы между собою в сладкой воде, то они зажгли бы тук в сладкой воде; тогда немедленно в воде родился бы свет и осветил бы терпкое и горькое качества.
Отсюда они получили бы свою настоящую жизнь, и удовольствовались бы светом, и весьма обрадовались бы в нем; и от этой живой радости взошла бы любовь и в молнии огня через восхождение горького качества в терпком вознесся бы звук; а произойди это, был бы небесный плод, какой восходит на небе
Но ты должен знать, что земля обладает всеми семью неточными духами: ибо через диавольское возжжение духи жизни все вместе были сплочены в смерти и как бы взяты в плен, но не умерщвлены.
Первые три, как-то: терпкий, сладкий и горький, принадлежат к образованию тела, и в них состоит подвижность и тело: они обладают постижимостью и суть рождение самой внешней природы.
Другие три, как-то: зной, любовь и звук, состоят в непостижимости и рождаются из первых трех; и это есть внутреннее рождение, с которым качествует Божество.
И если бы первые три не застыли в смерти, так что могли бы возжечь зной, то ты скоро увидел бы светлое небесное тело и увидел бы, пожалуй, где Бог.
Но так как три первых качества земли застыли в смерти, они и остаются смертью и не могут возвысить жизнь свою в свете; но остаются темною долиною, в которой гнев Божий, смерть и ад, равно как и вечная тюрьма и мука диавола.
Не то чтобы эти качества были отвергнуты от самого внешнего рождения, в котором огонь гнева, и до самого внутреннего, но отвергнуто лишь внешнее постижимое тело и в нем внешняя адская мука.
Ты видишь здесь еще раз, как связаны между собою Царство Божие и царство ада как единое тело и, однако, одно не может постигнуть другого. Ибо второе рождение, как-то: зной, свет, любовь и звук, сокрыто в самом внешнем и делает внешнее подвижным, так что оно собирается вместе и рождает тело.
И хотя тело состоит во внешней постижимости, однако бывает сложено по роду внутреннего рождения, ибо во внутреннем рождении пребывает слово, а слово есть звук, восходящий в молнии огня в свете, сквозь горькое и терпкое качества.
Но так как звук слова Божия должен восходить сквозь терпкую, горькую смерть и рождать тело в полумертвой воде, то и тело это бывает злым и добрым, мертвым и живым, ибо оно вскоре принуждено бывает вобрать в себя сок ярости и тело смерти и состоять в том же теле и той же силе, что и мать-земля.
А то, что жизнь также и в детях земли сокрыта под смертью и в смерти земли, я докажу тебе здесь.
Вот смотри: человек становится недужным и больным, и если ему не помочь, то он умирает: и это через какую-нибудь злую смертельную влагу или через различные иные произрастания земли, а равно и через какую-нибудь вредную плоть или разложение ее.
Но если окажется умный врач и узнает у больного, в чем причина его болезни, и эту причину, будь то плоть, или трава, или влага, перегонит или сожжет в порошок, сообразно роду подлежащего вещества, и отожжет у нее самый внешний яд, который в смерти, — то останется потом в воде или в порошке звездное рождение на своем престоле, где борются между собою жизнь и смерть, и обе способны к восхождению, ибо мертвое тело убрано прочь.
И если ты прибавишь теперь к этой воде или порошку хорошее зелье или что-нибудь подобное, могущее удержать в плену восхождение и силу ярости в звездном рождении, и дашь больному в чуть теплом питье, будь то в пиве или вине, то подействует самое внутреннее или сокровенное рождение той вещи, которая причинила человеку болезнь своим самым внешним мертвым рождением.
Ибо если эту вещь положить в теплую влажность, в ней начинает всходить жизнь, и жизнь охотно поднялась бы и зажглась бы в свете, но не может из-за ярости, которая противостоит ей в звездном рождении.
Но на столько хватает ее, чтобы избавить человека от болезни, ибо звездная жизнь восходит сквозь смерть и отнимает у жала смерти его силу; если она победит, человек выздоравливает.
Итак, ты видишь, как сила слова и вечной жизни в земле и детях ее сокрыто покоится в средоточии в смерти, и зеленеет сквозь смерть, непостижимая для смерти, и непрестанно томится рождением света, и, однако, не может расцвести, пока не будет отлучена от нее смерть.
Но у нее есть своя жизнь на своем престоле, и жизнь не может быть отнята у нее, но в самом внешнем рождении с ней связана смерть, а также в смерти гнев, ибо гнев есть жизнь смерти и диавола; в гневе же состоит и телесное существо, или тела, диаволов, а мертвое рождение — их вечная обитель.

Глубина в окружности рождения

Теперь кто-нибудь спросит: но как же и при каких обстоятельствах произошло то, что звездное рождение земли начало качествование и рождение свое на день раньше, нежели звездное рождение в глубине над землею, раз огонь в глубине над землею гораздо острее и воспламенимее, нежели огонь в земле; да и сама земля должна зажигаться от огня в глубине над землею, чтобы рождать плод свой? Смотри же, разумный дух, дух говорит с тобою, а не с мертвым духом плоти: раствори широко дверь твоего звездного рождения, и возвысь одну часть его в свете, а другую оставь в гневе, и смотри также, чтобы душевное рождение твое качествовало всецело со светом.
В таком расположении ты как бы небо и земля или как все Божество со всеми рождениями в сем мире. Если же ты расположен не так, то будешь слеп, даже если бы ты и был умнейшим ученым в мире.
Если же ты расположен так, то возвысь дух свой и смотри: астрологическим искусством твоим, глубокомыслием и измерением окружностей ты также не сможешь этого постичь; оно должно родиться в тебе, иначе не постичь его ни хотением, ни умением.
Если ты хочешь, чтобы глаза твоего духа были отверсты, то вот как ты должен рождать; иначе разумение твое одно только безумие, и бывает с тобою то же самое, как если бы художник написал тебе Божество на доске красками и сказал, что он написал его совершенно точно и что оно таково. И легковерный, и художник — оба оказываются в одинаковом положении: оба не видят ничего, кроме дерева и красок, и, таким образом, один слепец ведет другого; поистине не со зверями надлежит тебе здесь сражаться, но с богами.
Теперь заметь: когда все Божество в сем мире подвиглось на творение, то было не так, чтобы подвиглась только одна часть, а другая покоилась; но все одновременно было в движении: вся глубина, где был царем господин Люцифер, и на какую только простиралось место его царства и на какой был возжжен в огне гнева салиттер.
Движение трех рождений длилось шесть дней и ночей, в течение которых все семь духов Божиих пребывали всецело в подвижном рождении, а равно и сердце этих духов: и в это время салиттер земли обернулся шесть раз в великом колесе, каковое колесо суть семь неточных духов Божиих; и при каждом обороте рождался особый состав сил, сообразно присущим неточным духам.
Ибо первый неточный дух есть терпкое, холодное, острое и жесткое рождение; и он принадлежит первому дню; в звездном рождении астрологи называют его сатурническим рождением, и оно было совершено в первый день.
Ибо тогда произошли и были сплочены воедино жесткие, грубые, острые камни и земля, а также рождена была крепкая небесная твердь, и сердце семи духов Божиих пребывало сокрытым в жестокой остроте.
Второй день астрологи приписывают солнцу; но, выражаясь астрологическим языком, он принадлежит Юпитеру, ибо на второй день свет из сердца семи неточных духов прорвался сквозь твердое качество неба и произвел смягчение в жесткой воде неба, и в кротости просиял свет.
Тогда кротость и жесткая вода были разлучены друг с другом, и жесткая осталась на своем жестком престоле как жесткая смерть, а кроткая силою света прорвалась сквозь жесткую.
И это есть вода жизни, рождающаяся в свете Божием из жесткой смерти: так прорвался свет Божий в сладкой небесной воде сквозь терпкую и жесткую мрачную смерть, и так было создано небо из среды воды.
Жесткая твердь есть терпкое качество, а нежная твердь есть вода, и в ней восходит свет жизни, который есть ясность Сына Божия.
И таким же точно образом восходят познание и свет жизни и в человеке, и в таком образе, рождении и восхождении состоит весь свет Божий в сем мире.
Третий день совершенно приписывается Марсу, ибо он горький, и неистовый, и подвижный дух. В третьем обороте земли горькое качество терлось с терпким.
Пойми правильно эту высокую вещь: когда свет в сладкой воде проник сквозь терпкого духа, то молния огня, или испуг света, когда он зажегся в воде, взошла в терпком и жестком, мертвом рождении и возбудила все, откуда и произошла подвижность.
И я говорю здесь не об одном только небе над землею; но это возбуждение и рождение произошло одновременно и на земле, и повсюду.
Но как небесные плоды до времени гнева восходили только в этом возбуждении неточных духов и путем возбуждения их также исчезали и изменялись, то и в третий день творческого рождения они взошли в терпком качестве земли, также через возбуждение молнии огня.
И хотя все Божество пребывает сокрыто в средоточии земли, все же земля не могла породить небесные плоды; ибо терпкий дух задвинул жесткий затвор смерти, чтобы сердце Божества во всяком рождении оставалось таким образом сокрытым в своем кротком и светлом небе.
Ибо самое внешнее рождение есть природа, и ей не подобает простираться обратно в сердце Божие, да она и не может этого; но она есть тело, и в ней рождаются неточные духи и являют и предлагают рождение свое с его плодами.
Вот почему в третий день, когда неточные духи пребывали в испуге слова, или молнии огня, земля зазеленела.

ГЛАВА XXII

О рождении звезд и творении четвертого дня

Здесь начинается описание звездного рождения, и пусть читатель обратит внимание на первое заглавие этой книги, гласящее: Утренняя заря в восхождении, ибо здесь даже и простец сможет увидеть и постигнуть существо Божие.
Пусть только читатель не ослепляет себя сам своим неверием и тугою понятливостью, ибо у меня здесь вся природа со всеми ее детьми в свидетели и в доказательство. И если ты разумен, то оглянись вокруг, и взгляни на самого себя, и поразмысли хорошенько, и ты скоро найдешь, из какого духа я пишу.
Я же выполню послушно повеление духа; смотри же, не дозволяй себе затворяться пред открытою дверью, ибо здесь пред тобою открыты врата познания.
И хотя дух вступит в противоречие с иными астрологами, это меня не очень смущает; я должен повиноваться Богу больше, нежели людям: они слепы в духе; если не хотят видеть, пусть и остаются слепыми.
Теперь заметь: когда на третий день взошла из просиявшего в сладкой воде света молния огня (каковая молния есть горькое качество, рождающееся в воде из возжженного испуга огня).
То вся природа сего мира пришла в кипение и движение в земле, как и над землею, и во всех вещах начала снова рождаться жизнь.
Из земли взошли трава, зелень и деревья, и в земле — серебро, золото и всякие руды, и в глубине над землею взошло дивное сложение сил.
Но чтобы ты мог понять, при каких обстоятельствах и как все произошло со всеми этими вещами и рождениями, я опишу тебе все последовательно, каждое в своем порядке, чтобы ты правильно понял основание этой тайны: во-первых, начну с земли; затем, во-вторых, будет речь о глубине над землею; в-третьих, о сплочении воедино тел звезд; в-четвертых, о семи главных качествах планет и о сердце, каковое есть солнце; в-пятых, о четырех стихиях; в-шестых, о внешнем постижимом рождении, происходящем из всего этого правления, и, в-седьмых, о дивной соразмерности и пригнанности всего колеса природы.
Пред это зеркало приглашаю я теперь всех любителей святых и многохвальных искусств философии, астрологии и теологии: я хочу здесь открыть их корень и основание.
И хотя я раньше не изучал их искусств, и не учился им, и не умею обходиться с их измерениями окружностей, да это меня и не заботит, — все же они найдут здесь достаточно того, чему можно поучиться, так что иной во всю свою жизнь не успеет основательно изучить и постигнуть все.
Ибо я не нуждаюсь в их правилах и приемах, так как я научился не у них, но имею иного учителя, каковой есть вся природа. У этой-то всей природы с присущим ей рождением изучил я мою философию, астрологию и теологию и от нее научился, а не от людей или через людей.
Но так как люди суть боги и имеют познание Бога, единого Отца, из которого они произошли и в котором живут, то я вовсе не презираю их правила философии, астрологии и теологии; ибо я нахожу, что большей частью оно покоится на истинном основании, и я приложу также старание, чтобы следовать их правилу.
Ибо я должен сказать, что их правило было моим учителем и что с их правила я начал и из него получил свое первое познание; и я вовсе не имею намерения опрокидывать или улучшать их правило, ибо я и не могу этого сделать, никогда не учившись ему, но оставлю его на его престоле.
Я не намерен также строить на их основании, а как усердный работник хочу отгрести всю землю от корня, чтобы можно было видеть все дерево с корнем, стволом, сучьями, ветвями и плодами и чтобы писание мое не было, таким образом, ничем новым, но чтобы их философия и моя философия были единым телом, единым деревом, приносящим одинаковые плоды.
И у меня также нет никакого повеления сильно сетовать на них или осуждать их иначе, чем за их пороки гордости, зависти, жадности и гнева; на это сетует весьма могущественно дух природы, а не я; и что мог бы сделать я, жалкий прах, я, который весьма немощен
Но вот что указывает дух: им вверен был полновесный талант и ключ; но они погрязли в сладострастиях плоти, и закопали в землю полновесный талант, и в гордом опьянении своем потеряли ключ.
Дух долгое время дожидался, что они отопрут, что день уже близок; хотя ключ у них, они не знают его и постоянно блуждают, таким образом, в поисках, в своем гордом и тщеславном опьянении, подобно мужику, который ищет свою лошадь, а сам едет на ней.
Потому говорит дух природы: так как они не хотят пробудиться ото сна и отпереть дверь, то я сделаю это сам.
Что мог бы иначе я, бедный, простой мирянин, писать или учить об их высоком искусстве, если бы это не было дано мне духом природы, в котором я есмь и живу? Не состою ли я лишь в простом мирском звании, не получая за это писание никакой платы? Должен ли я потому противиться духу, возбраняя ему начать отпирать там, где он хочет? Ведь я — не сама дверь, а только простой засов пред нею; если бы дух теперь выдернул меня и бросил в огонь, неужели я мог бы возбранить ему и в этом?
И вот, если бы я захотел быть негодным засовом, который не позволял бы духу выдернуть себя и отпереть, разве дух не разгневался бы на меня, и не сорвал бы меня, и не выкинул бы прочь, и не сделал бы себе более полезный и пригодный засов? И я лежал бы тогда, и меня попирали бы ногами — того, кто еще недавно красовался на прекрасной двери: на что был бы тогда годен засов? Разве что на дрова.
Вот, я говорю тебе тайну: как только дверь распахнется до самого крюка своего, выкинуты будут вон все негодные, крепко забитые засовы; ибо дверь не будет больше затворена, а останется открытой и все четыре ветра будут входить и выходить сквозь нее. Но чародей сидит на дороге и многих ослепит, так что они не увидят двери и тогда вернутся домой и скажут: там нет никакой двери, это только вымысел, не ходите больше туда.
Так дозволяют люди сбивать себя с пути и живут в своем опьянении.
Когда же это произойдет, то разгневается растворивший ворота дух за то, что никто больше не хочет входить или выходить через них, и сбросит в бездну столпы ворот; и не будет больше времени: кто внутри них, те и останутся внутри, а кто снаружи, те и останутся снаружи. Аминь.
Теперь спрашивается: что же суть звезды? Вот Моисей пишет об этом: «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю.
И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды. И поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо; и был вечер, и было утро: день четвертый» (Быт. 7, 14-19).
Это описание достаточно показывает, что высокий муж Моисей не был его автором, ибо писатель не познал ни истинного Бога, ни того, что суть звезды. И надо полагать, что сотворение не было описано до потопа, но хранилось в памяти как смутное сказание и передавалось из рода в род до времен после потопа, когда мир снова зажил эпикурейски.
Тогда святые отцы, увидевши это, описали сотворение, чтобы оно не было забыто и чтобы эпикурейский мир в сотворении имел пред собою зеркало и мог увидеть в нем, что Бог есть и что настоящее состояние мира не было от вечности таким. Чтобы имел он, таким образом, в сотворении зеркало пред собою и боялся этого сокровенного Бога.
В том заключалось также главнейшее наставление и учение праотцев после потопа, как и до него, что они указывали людям на сотворение, как это делается и во всей книге Иова.
После этих отцов пришли мудрые язычники; они проникли несколько глубже в познание природы: и я поистине должен сказать, что в философии своей и познании они достигли даже до лица Божия, однако не смогли ни увидеть, ни познать его.
Так человек совсем умер и накрепко заточен был в самом внешнем рождении, в мертвой постижимости; иначе им, конечно, пришла бы мысль, что в постижимости должна быть сокрыта в средоточии Божественная сила, которая таким образом сотворила постижимость, а также хранит, и поддерживает ее, и правит ею.
Они хотя и почитали солнце и звезды и поклонялись им как богам, однако не познали, каким образом те были сотворены или как и из чего они возникли.
Ибо ведь могли же они подумать, что они от чего-нибудь да произошли и что создавшее их должно было быть больше и старше самих звезд.
Впрочем, у них есть и пример тому: земля и камни, которые должны же были от чего-нибудь произойти, равно как и люди, и все твари на земле. Все это убеждает их в том, что в этом присутствует еще более могущественная сила, которая все так сотворила.
Но что же я буду много писать о слепоте язычников; разве не так же слепы и наши ученые в своих разукрашенных шапочках: правда, они знают, что есть Бог, сотворивший все это, но не знают, где этот Бог или каков Он.
Когда они хотят писать о Боге, они ищут Его вне сего мира, только на небе, как если бы Он был какой-нибудь образ, сравнимый с другим. Правда, они допускают, что этот Бог правит всем во всем мире посредством некоего духа, но хотят, чтобы телесное состояние Его было лишь за много тысяч миль в каком-то небе.
Сюда, вы, ученые, и если вы правы, то дайте духу ответ; я хочу кое о чем спросить вас:
Как вы полагаете, что было вместо сего мира до времени мира? Или из чего, мнится вам, произошли земля и звезды? Или что, мнится вам, находится в глубине над землею, или из чего произошла эта глубина? Или каким образом, мнится вам, человек есть образ Божий, в котором обитает Бог? Или что, по мнению вашему, есть гнев Божий9 Или чем так неугоден Богу человек, что Он предает его мучениям, раз Он сам сотворил его, и что Он вменил ему грех и осудил на вечную муку?
Зачем тогда создал Он то, в чем человек погрешает? Не должно ли оно быть еше злее? Зачем или откуда оно произошло? Или какова причина, или начало, или рождение яростного гнева Божия, откуда возникли ад и диаволы? Или как произошло то, что все твари в сем мире грызутся, дерутся и бьются между собою и, однако, грех вменяется только одному человеку
Или откуда произошли ядовитые и злые животные и гады со всею вредной тварью? Или откуда произошли святые ангелы? И наконец, что есть душа человека и сам великий Бог?
Дайте на это верный и точный ответ, и докажите, и отступитесь от вашего словопрения. И если вы сможете доказать из ваших прежних писаний, что знаете истинного единого Бога, как Он пребывает в любви и гневе, что Он есть, и сможете доказать, что Бог не в звездах, стихиях, земле, камнях, людях, животных, гадах, не в зелени, листве и траве, не в небе и земле, и что все это не есть сам Бог, и что дух мой заблуждается, — то я сожгу в огне мою книгу, и отрекусь от всего, что написал, и прокляну это, и послушно буду внимать вашим наставлениям.
Это сказано, однако, не в том смысле, будто я совсем не могу заблуждаться, ибо некоторые вещи недостаточно выяснены и описаны как бы с единого взгляда на великого Бога, ибо колесо природы обращается слишком быстро и человек своим полумертвым и косным постижением не может достаточно охватить их
Но что окажется в одном месте изложенным неясно и неполно, то ты снова встретишь в другом, если не в этой книге, так в другой.
Теперь ты скажешь, что не подобает мне задавать такие вопросы, ибо Божество есть тайна, неисследимая ни для кого. Тогда слушай: если мне не подобает спрашивать, то и тебе не подобает также судить меня; но ты хвалишься познанием света и тем, что ты водитель слепых, и сам, однако, слеп; как же ты хочешь указать путь слепому? Не упадете ли вы оба в слепоте вашей?
Но если ты скажешь: мы не слепы и отлично видим путь света, — то почему же вы спорите тогда из-за пути света, которого в точности никто не видит? Вы наставляете других на путь, и, однако, сами продолжаете искать его, и шарите во тьме, и не видите его; или вы мните, что это грех, когда кто-нибудь спрашивает о пути?
О слепые люди, оставьте ваши споры, и не проливайте невинной крови, и не опустошайте из-за них стран и городов по воле диавола; но наденьте шлем мира, и опояшьтесь любовью друг к другу, и вооружитесь кротостью. Отступитесь от гордости и жадности, пусть никто не завидует облику другого; не допускайте загораться в вас огню гнева, но живите в кротости, целомудрии, дружбе и чистоте; тогда все вы пребываете и живете в Боге.
Ибо не надо тебе спрашивать: где Бог? Слушай же, слепой человек: ты живешь в Боге и Бог пребывает в тебе, и если ты живешь свято, то сам ты Бог; куда ты не взглянешь, везде Бог.
Или, созерцая глубину между звездами и землею, ты, может быть, скажешь: «Это не Бог» или «Здесь нет Бога»? О бедный, поврежденный человек, позволь наставить тебя, ибо в этой глубине над землею, где ты ничего не видишь, и не познаешь, и говоришь, что там ничего нет, там равно пребывает в своей Троице светло-святой Бог, и там Он рождается, как в горнем небе над сим миром.
Не мнишь ли ты, что во время сотворения мира Он отлучился со своего престола, на котором восседал от вечности? О нет, этого не может быть: и Он сам не может этого сделать, если бы захотел, ибо Он сам есть все; и как член тела не может сам отделиться от него, так не может быть разлучен и Бог.
А то, что в нем такое множество различных образований, производится его вечным рождением, которое прежде всего трояко, и из этой троичности рождается бесконечно или неизмеримо.
Об этих рождениях я и хочу написать здесь и показать сынам последнего мира, что есть Бог; не ради славы и не из гордости, а также не для того, чтобы тем посрамить кого-нибудь или унизить; нет, кротко и дружески хочет дух наставить тебя, как отец своих детей; ибо произведение это — не разум плоти моей, но откровение любви Святого Бога или прорыв в плоти.
По собственным силам моим я такой же слепой человек, как и всякий другой, и ничего не могу; но в Духе Божием мой врожденный дух прозревает сквозь все; однако не пребывающим образом, но, когда дух любви Божией проницает мой дух, душевное рождение и Божество бывают единым существом, единым постижением и светом.
Не я один таков, но все люди таковы, будь они христиане, иудеи, турки или язычники; в ком есть любовь и кротость, в том есть и свет Божий.
Или ты скажешь, что нет? И турки, и иудеи, и язычники не живут ли в том же самом теле, в котором живешь и ты, и пользуются силою того же тела, которою пользуешься и ты, и обладают также тою же плотью, как и ты, и твой Бог есть также и их Бог.
Ты скажешь тогда: но они Его не знают и не почитают. Да, милый человек, хвались, ты попал в точку, ты знаешь Его, пожалуй, лучше других. Смотри же, слепой человек: где в кротости восходит любовь, там восходит сердце Божие; ибо сердце Божие рождается в кроткой воде возжженного света, будь то в человеке или вне человека, оно повсюду рождается в средоточии, посредине между самым внешним и самым внутренним рождением.
И на что ты ни взглянешь, везде Бог: постижимость же в сем мире состоит в гневе, ее возжег диавол; и в сокровенном ядре посреди гнева рождается свет, или сердце Божие, непостижимое для гнева; и они остаются каждый на своем престоле.
Говоря так, я вовсе не хвалю неверие иудеев, турок и язычников, и ярость, и злобу их на христиан: нет, все это лишь сети диавола, который направляет этих людей на гордость, жадность, зависть и гнев, чтобы разжечь в них адский огонь; и я не могу сказать, чтобы эти четыре сына диавола не правили также и в христианстве, и даже в каждом человеке.
Теперь ты скажешь: в чем же тогда разница между христианами, иудеями, турками и язычниками? Здесь дух распахивает и ворота, и двери: если ты не хочешь видеть, оставайся слеп. Во-первых, та разница, которую Бог установил всегда и повсюду: имеющие познание того, что есть Бог и как они должны Ему служить, могут знанием своим пробиться сквозь гнев в любовь Божию и победить диавола; если же они этого не делают, то они нисколько не лучше тех, которые этого не знают.
Если же кто-нибудь, не зная пути, пробивается сквозь гнев в любовь, то он равен тому, кто проник с помощью своего знания; те же, что упорствуют в гневе и еще более разжигают его в себе, также все равны друг другу, будь они христиане, иудеи, турки или язычники (Рим. 2, 11-29).
Или чем, мнится тебе, можно служить Богу? Не хочешь ли ты лицемерить с ним и приукрасить свое рождение?
Я же полагаю, что ты — прекрасный ангел: у кого есть в сердце любовь, и кто проводит милосердную и кроткую жизнь, и сражается со злобою, и пробивается сквозь гнев Божий в свет, тот живет с Богом и единый дух с Богом.